Page 161 - Анна Каренина

опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Бабы с песнью приближались к Левину, и ему казалось, что туча с громом веселья
надвигалась на него. Туча надвинулась, захватила его, и копна, на которой он лежал, и
другие копны и воза и весь луг с дальним полем – все заходило и заколыхалось под размеры
этой дикой развеселой песни с вскриками, присвистами и ьканьями. Левину завидно стало за
это здоровое веселье, хотелось принять участие в выражении этой радости жизни. Но он
ничего не мог сделать и должен был лежать и смотреть и слушать. Когда народ с песнью
скрылся из вида и слуха, тяжелое чувство тоски за свое одиночество, за свою телесную
праздность, за свою враждебность к этому миру охватило Левина.
Некоторые из тех самых мужиков, которые больше всех с ним спорили за сено, те,
которых он обидел, или те, которые хотели обмануть его, эти самые мужики весело
кланялись ему и, очевидно, не имели и не могли иметь к нему никакого зла или никакого не
только раскаяния, но и воспоминания о том, что они хотели обмануть его. Все это потонуло в
море веселого общего труда. Бог дал день, бог дал силы. И день и силы посвящены труду, и в
нем самом награда. А для кого труд? Какие будут плоды труда? Это соображения
посторонние и ничтожные.
Левин часто любовался на эту жизнь, часто испытывал чувство зависти к людям,
живущим этою жизнью, но нынче в первый раз, в особенности под впечатлением того, что
он видел в отношениях Ивана Парменова к его молодой жене, Левину в первый раз ясно
пришла мысль о том, что от него зависит переменить ту столь тягостную, праздную,
искусственную и личную жизнь, которою он жил, на эту трудовую, чистую и общую
прелестную жизнь.
Старик, сидевший с ним, уже давно ушел домой; народ весь разобрался. Ближние
уехали домой, а дальние собрались к ужину и ночлегу в лугу. Левин, не замечаемый
народом, продолжал лежать на копне и смотреть, слушать и думать. Народ, оставшийся
ночевать в лугу, не спал почти всю короткую летнюю ночь. Сначала слышался общий
веселый говор и хохот за ужином, потом опять песни и смехи.
Весь длинный трудовой день не оставил в них другого следа, кроме веселости. Перед
утреннею зарей все затихло. Слышались только ночные звуки неумолкаемых в болоте
лягушек и лошадей, фыркавших по лугу в поднявшемся пред утром тумане. Очнувшись,
Левин встал с копны и, оглядев звезды, понял, что прошла ночь.
«Ну, так что же я сделаю? Как я сделаю это?» – сказал он себе, стараясь выразить для
самого себя все то, что он передумал и перечувствовал в эту короткую ночь. Все, что он
передумал и перечувствовал, разделялось на три отдельные хода мысли. Один – это было
отречение от своей старой жизни, от своих бесполезных знаний, от своего ни к чему не
нужного образования. Это отреченье доставляло ему наслажденье и было для него легко и
просто. Другие мысли и представления касались той жизни, которою он желал жить теперь.
Простоту, чистоту, законность этой жизни он ясно чувствовал и был убежден, что он найдет
в ней то удовлетворение, успокоение и достоинство, отсутствие которых он так болезненно
чувствовал. Но третий ряд мыслей вертелся на вопросе о том, как сделать этот переход от
старой жизни к новой. И тут ничего ясного ему не представлялось. «Иметь жену? Иметь
работу и необходимость работы? Оставить Покровское? Купить землю? Приписаться в
общество? Жениться на крестьянке? Как же я сделаю это? – опять спрашивал он себя и не
находил ответа. – Впрочем, я не спал всю ночь, и я не могу дать себе ясного отчета, – сказал
он себе. – Я уясню после. Одно верно, что эта ночь решила мою судьбу. Все мои прежние
мечты семейной жизни вздор, не то, – сказал он себе. – Все это гораздо проще и лучше…»
«Как красиво! – подумал он, глядя на странную, точно перламутровую раковину из
белых барашков-облачков, остановившуюся над самою головой его на середине неба. – Как
все прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно я
смотрел на небо, и на нем ничего не было – только две белые полосы. Да, вот так-то
незаметно изменились и мои взгляды на жизнь!»
Он вышел из луга и пошел по большой дороге к деревне. Поднимался ветерок, и стало