Page 166 - Анна Каренина

относительно предмета этого разговора. Внимательно обдумав все, я пишу теперь с целью
исполнить это обещание. Решение мое следующее: каковы бы ни были ваши поступки, я не
считаю себя вправе разрывать тех уз, которыми мы связаны властью свыше. Семья не может
быть разрушена по капризу, произволу или даже по преступлению одного из супругов, и
наша жизнь должна идти, как она шла прежде. Это необходимо для меня, для вас, для
нашего сына. Я вполне уверен, что вы раскаялись и раскаиваетесь в том, что служит поводом
настоящего письма, и что вы будете содействовать мне в том, чтобы вырвать с корнем
причину нашего раздора и забыть прошедшее. В противном случае вы сами можете
предположить то, что ожидает вас и вашего сына. Обо всем этом более подробно надеюсь
переговорить при личном свидании. Так как время дачного сезона кончается, я просил бы вас
переехать в Петербург как можно скорее, не позже вторника. Все нужные распоряжения для
вашего переезда будут сделаны. Прошу вас заметить, что я приписываю особенное значение
исполнению этой моей просьбы.
А. Каренин Р. S. При этом письме деньги, которые могут понадобиться для ваших
расходов».
Он прочел письмо и остался им доволен, особенно тем, что он вспомнил приложить
деньги; не было ни жестокого слова, ни упрека, но не было и снисходительности. Главное же
– был золотой мост для возвращения. Сложив письмо и загладив его большим массивным
ножом слоновой кости и уложив в конверт с деньгами, он с удовольствием, которое всегда
возбуждаемо было в нем обращением со своими хорошо устроенными письменными
принадлежностями, позвонил.
– Передашь курьеру, чтобы завтра доставил Анне Аркадьевне на дачу, – сказал он и
встал.
– Слушаю, ваше превосходительство; чай в кабинет прикажете?
Алексей Александрович велел подать чай в кабинет и, играя массивным ножом, пошел
к креслу, у которого была приготовлена лампа и начатая французская книга о евгюбических
надписях. Над креслом висел овальный, в золотой раме, прекрасно сделанный знаменитым
художником портрет Анны. Алексей Александрович взглянул на него. Непроницаемые глаза
насмешливо и нагло смотрели на него, как в тот последний вечер их объяснения.
Невыносимо нагло и вызывающе подействовал на Алексея Александровича вид отлично
сделанного художником черного кружева на голове, черных волос и белой прекрасной руки
с безымянным пальцем, покрытым перстнями. Поглядев на портрет с минуту, Алексей
Александрович вздрогнул так, что губы затряслись и произвели звук «брр», и отвернулся.
Поспешно сев в кресло, он раскрыл книгу. Он попробовал читать, но никак не мог
восстановить в себе весьма живого прежде интереса к евгюбическим надписям. Он смотрел в
книгу и думал о другом. Он думал не о жене, но об одном возникшем в последнее время
усложнении в его государственной деятельности, которое в это время составляло главный
интерес его службы. Он чувствовал, что он глубже, чем когда-нибудь, вникал теперь в это
усложнение и что в голове его нарождалась – он без самообольщения мог сказать –
капитальная мысль, долженствующая распутать все это дело, возвысить его в служебной
карьере, уронить его врагов и потому принести величайшую пользу государству. Как только
человек, установив чай, вышел из комнаты, Алексей Александрович встал и пошел к
письменному столу. Подвинув на середину портфель с текущими делами, он с чуть заметною
улыбкой самодовольства вынул из стойки карандаш и погрузился в чтение вытребованного
им сложного дела, относившегося до предстоящего усложнения. Усложнение было такое.
Особенность Алексея Александровича, как государственного человека, та, ему одному
свойственная, характерная черта, которую имеет каждый выдвигающийся чиновник, та,
которая вместе с его упорным честолюбием, сдержанностью, честностью и
самоуверенностью сделала его карьеру, состояла в пренебрежении к бумажной
официальности, в сокращении переписки, в прямом насколько возможно, отношении к
живому делу и в экономности. Случилось же, что в знаменитой комиссии 2 июня было
выставлено дело об орошении полей Зарайской губернии, находившееся в министерстве