Page 257 - Анна Каренина

человеколюбия, да простит ти чадо…» – И, окончив разрешительную молитву, священник
благословил и отпустил его.
Вернувшись в этот день домой, Левин испытывал радостное чувство того, что неловкое
положение кончилось, и кончилось так, что ему не пришлось лгать. Кроме того, у него
осталось неясное воспоминание о том, что то, что говорил этот добрый и милый старичок,
было совсем не так глупо, как ему показалось сначала, и что тут что-то есть такое, что нужно
уяснить.
«Разумеется, не теперь, – думал Левин, – но когда-нибудь после». Левин, больше чем
прежде, чувствовал теперь, что в душе у него что-то неясно и нечисто и что в отношении к
религии он находится в том же самом положении, которое он так ясно видел и не любил в
других и за которое он упрекал приятеля своего Свияжского.
Проводя этот вечер с невестой у Долли, Левин был особенно весел и, объясняя Степану
Аркадьичу то возбужденное состояние, в котором он находился, сказал, что ему весело, как
собаке, которую учили скакать через обруч и которая, поняв, наконец, и совершив то, что от
нее требуется, взвизгивает и, махая хвостом, прыгает от восторга на столы и окна.

II

В день свадьбы Левин, по обычаю (на исполнении всех обычаев строго настаивали
княгиня и Дарья Александровна), не видал своей невесты и обедал у себя в гостинице со
случайно собравшимися к нему тремя холостяками: Сергей Иванович, Катавасов, товарищ
по университету, теперь профессор естественных наук, которого, встретив на улице, Левин
затащил к себе, и Чириков, шафер, московский мировой судья, товарищ Левина по
медвежьей охоте. Обед был очень веселый. Сергей Иванович был в самом хорошем
расположении духа и забавлялся оригинальностью Катавасова. Катавасов, чувствуя, что его
оригинальность оценена и понимаема, щеголял ею. Чириков весело и добродушно
поддерживал всякий разговор.
– Ведь вот, – говорил Катавасов, по привычке, приобретенной на кафедре, растягивая
свои слова, – какой был способный малый наш приятель Константин Дмитрич. Я говорю про
отсутствующих, потому что его уж нет. И науку любил тогда, по выходе из университета, и
интересы имел человеческие; теперь же одна половина его способностей направлена на то,
чтоб обманывать себя, и другая – чтоб оправдывать этот обман.
– Более решительного врага женитьбы, как вы, я не видал, – сказал Сергей Иванович.
– Нет, я не враг. Я друг разделения труда. Люди, которые делать ничего не могут,
должны делать людей, а остальные – содействовать их просвещению и счастью. Вот как я
понимаю. Мешать два эти ремесла есть тьма охотников, я не из их числа.
– Как я буду счастлив, когда узнаю, что вы влюбитесь! – сказал Левин. – Пожалуйста,
позовите меня на свадьбу.
– Я влюблен уже.
– Да, в каракатицу. Ты знаешь, – обратился Левин к брату, – Михаил Семеныч пишет
сочинение о питании и…
– Ну, уж не путайте! Это все равно, о чем. Дело в том, что я точно люблю каракатицу.
– Но она не помешает вам любить жену.
– Она-то не помешает, да жена помешает.
– Отчего же?
– А вот увидите. Вы вот хозяйство любите, охоту, – ну посмотрите!
– А нынче Архип был, говорил, что лосей пропасть в Прудном и два медведя, – сказал
Чириков.
– Ну, уж вы их без меня возьмете.
– Вот и правда, – сказал Сергей Иванович. – Да и вперед простись с медвежьею охотой,
– жена не пустит!
Левин улыбнулся. Представление, что жена его не пустит, было ему так приятно, что