Page 259 - Анна Каренина

останавливаясь пред ней и умоляюще глядя ей в глаза. Он уже видел по ее любящему
правдивому лицу, что ничего не может выйти из того, что он намерен был сказать, но ему
все-таки нужно было, чтоб она сама разуверила его. – Я приехал сказать, что еще время не
ушло. Это все можно уничтожить и поправить.
– Что? Я ничего не понимаю. Что с тобой?
– То, что я тысячу раз говорил и не могу не думать… то, что я не стою тебя. Ты не
могла согласиться выйти за меня замуж. Ты подумай. Ты ошиблась. Ты подумай
хорошенько. Ты не можешь любить меня… Если… лучше скажи, – говорил он, не глядя на
нее. – Я буду несчастлив. Пускай все говорят, что хотят; все лучше, чем несчастье… Все
лучше теперь, пока есть время…
– Я не понимаю, – испуганно отвечала она, – то есть что ты хочешь отказаться… что не
надо?
– Да, если ты не любишь меня.
– Ты с ума сошел! – вскрикнула она, покраснев от досады.
Но лицо его было так жалко, что она удержала свою досаду и, сбросив платья с кресла,
пересела ближе к нему.
– Что ты думаешь? скажи все.
– Я думаю, что ты не можешь любить меня. За что ты можешь любишь меня?
– Боже мой! что же я могу?… – сказала она и заплакала.
– Ах, что я сделал! – вскрикнул он и, став пред ней на колени, стал целовать ее руки.
Когда княгиня через пять минут вошла в комнату, она нашла их уже совершенно
помирившимися. Кити не только уверила его, что она его любит, но даже, отвечая на его
вопрос, за что она любит его, объяснила ему, за что. Она сказала ему, что она любит его за
то, что она понимает его всего, за то, что она знает, что' он должен любить, и что все, что он
любит, все хорошо. И это показалось ему вполне ясно. Когда княгиня вошла к ним, они
рядом сидели на сундуке, разбирали платья и спорили о том, что Кити хотела отдать Дуняше
то коричневое платье, в котором она была, когда Левин ей сделал предложение, а он
настаивал, чтоб это платье никому не отдавать, а дать Дуняше голубое.
– Как ты не понимаешь? Она брюнетка, и ей не будет идти… У меня это все
рассчитано.
Узнав, зачем он приезжал, княгиня полушуточно-полусерьезно рассердилась и услала
его домой одеваться и не мешать Кити причесываться, так как Шарль сейчас приедет.
– Она и так ничего не ест все эти дни и подурнела, а ты еще ее расстраиваешь своими
глупостями, – сказала она ему. – Убирайся, убирайся, любезный.
Левин, виноватый и пристыженный, но успокоенный, вернулся в свою гостиницу. Его
брат, Дарья Александровна и Степан Аркадьич, все в полном туалете, уже ждали его, чтобы
благословить образом. Медлить некогда было. Дарья Александровна должна была еще
заехать домой, с тем чтобы взять своего напомаженного и завитого сына, который должен
был везти образ с невестой. Потом одну карету надо было послать за шафером, а другую,
которая отвезет Сергея Ивановича, прислать назад… Вообще соображений, весьма сложных,
было очень много. Одно было несомненно, что надо было не мешкать, потому что уже
половина седьмого.
Из благословенья образом ничего не вышло. Степан Аркадьич стал в
комически-торжественную позу рядом с женою, взял образ и, велев Левину кланяться в
землю, благословил его с доброю и насмешливою улыбкой и поцеловал его троекратно; то
же сделала и Дарья Александровна и тотчас же заспешила ехать и опять запуталась в
предначертаниях движения экипажей.
– Ну, так вот что мы сделаем: ты поезжай в нашей карете за ним, а Сергей Иванович
уже если бы был так добр заехать, а потом послать.
– Что же, я очень рад.
– А мы сейчас с ним приедем. Вещи отправлены? – сказал Степан Аркадьич.
– Отправлены, – отвечал Левин и велел Кузьме подавать одеваться.