Page 261 - Анна Каренина

– Рубашка на вас, – с спокойной улыбкой ответил Кузьма.
Рубашки чистой Кузьма не догадался оставить, и, получив приказанье все уложить и
свезти к Щербацким, от которых в нынешний же вечер уезжали молодые, он так и сделал,
уложив все, кроме фрачной пары. Рубашка, надетая с утра, была измята и невозможна с
открытой модой жилетов. Посылать к Щербацким было далеко. Послали купить рубашку.
Лакей вернулся: все заперто – воскресенье. Послали к Степану Аркадьичу, привезли
рубашку; она была невозможно широка и коротка. Послали, наконец, к Щербацким
разложить вещи. Жениха ждали в церкви, а он, как запертый в клетке зверь, ходил по
комнате, выглядывая в коридор и с ужасом и отчаянием вспоминая, что он наговорил Кити и
что она может теперь думать.
Наконец виноватый Кузьма, насилу переводя дух, влетел в комнату с рубашкой.
– Только застал. Уж на ломового поднимали, – сказал Кузьма.
Через три минуты, не глядя на часы, чтобы не растравлять раны, Левин бегом бежал по
коридору.
– Уж этим не поможешь, – говорил Степан Аркадьич с улыбкой, неторопливо
поспешая за ним. – Образуется, образуется… – говорю тебе.

IV

– Приехали! – Вот он! – Который? – Помоложе-то, что ль? – а она-то, матушка, ни жива
ни мертва! – заговорили в толпе, когда Левин, встретив невесту у подъезда, с нею вместе
вошел в церковь.
Степан Аркадьич рассказал жене причину замедления, и гости, улыбаясь,
перешептывались между собой. Левин ничего и никого не замечал; он, не спуская глаз,
смотрел на свою невесту.
Все говорили, что она очень подурнела в эти последние дни и была под венцом далеко
не так хороша, как обыкновенно; но Левин не находил этого. Он смотрел на ее высокую
прическу с длинным белым вуалем и белыми цветами, на высоко стоявший сборчатый
воротник, особенно девственно закрывавший с боков и открывавший спереди ее длинную
шею, и поразительно тонкую талию, и ему казалось, что она была лучше, чем когда-нибудь,
– не потому, чтоб эти цветы, этот вуаль, это выписанное из Парижа платье прибавляли
что-нибудь к ее красоте, но потому, что, несмотря на эту приготовленную пышность наряда,
выражение ее милого лица, ее взгляда, ее губ были все тем же ее особенным выражением
невинной правдивости.
– Я думала уже, что ты хотел бежать, – сказала она и улыбнулась ему.
– Так глупо, что' со мной случилось, совестно говорить! – сказал он, краснея, и должен
был обратиться к подошедшему Сергею Ивановичу.
– Хороша твоя история с рубашкой! – сказал Сергей Иваныч, покачивая головой и
улыбаясь.
– Да, да, – отвечал Левин, не понимая, о чем ему говорят.
– Ну, Костя, теперь надо решить, – сказал Степан Аркадьич с притворно-испуганным
видом, – важный вопрос. Ты именно теперь в состоянии оценить всю важность его. У меня
спрашивают: обожженные ли свечи зажечь, или необожженные? Разница десять рублей, –
присовокупил он, собирая губы в улыбку. – Я решил, но боюсь, что ты не изъявишь
согласия.
Левин понял, что это была шутка, но не мог улыбнуться.
– Так как же? необожженные или обожженные? вот вопрос.
– Да, да! необожженные.
– Ну, я очень рад. Вопрос решен! – сказал Степан Аркадьич, улыбаясь. – Однако как
глупеют люди в этом положении, – сказал он Чирикову, когда Левин, растерянно поглядев на
него, подвинулся к невесте.
– Смотри, Кити, первая стань на ковер, – сказала графиня Нордстон, подходя. –