Page 264 - Анна Каренина

– «Ты бо изначала создал еси мужеский пол и женский, – читал священник вслед за
переменой колец, – от тебе сочетавается мужу жена, в помощь и в восприятие рода человеча.
Сам убо, господи боже наш, пославый истину на наследие твое и обетование твое, на рабы
твоя отцы наша, в коемждо роде и роде, избранныя твоя: призри на раба твоего Константина
и на рабу твою Екатерину и утверди обручение их в вере, и единомыслии, и истине, и
любви…»
Левин чувствовал все более и более, что все его мысли о женитьбе, его мечты о том,
как он устроит свою жизнь, – что все это было ребячество и что это что-то такое, чего он не
понимал до сих пор и теперь еще менее понимает, хотя это и совершается над ним; в груди
его все выше и выше поднимались содрогания, и непокорные слезы выступали ему на глаза.

V

В церкви была вся Москва, родные и знакомые. И во время обряда обручения, в
блестящем освещении церкви, в кругу разряженных женщин, девушек и мужчин в белых
галстуках, фраках и мундирах, не переставал прилично-тихий говор, который
преимущественно затевали мужчины, между тем как женщины были поглощены
наблюдением всех подробностей столь всегда затрогивающего их священнодействия.
В кружке самом близком к невесте были ее две сестры: Долли и старшая, спокойная
красавица Львова, приехавшая из-за границы.
– Что же это Мари в лиловом, точно черное, на свадьбу? – говорила Корсунская.
– С ее светом лица одно спасенье… – отвечала Друбецкая. – Я удивляюсь, зачем они
вечером сделали свадьбу. Это купечество…
– Красивее. Я тоже венчалась вечером, – отвечала Корсунская и вздохнула, вспомнив о
том, как мила она была в этот день, как смешно был влюблен ее муж и как теперь все другое.
– Говорят, что кто больше десяти раз бывает шафером, тот не женится; я хотел десятый
быть, чтобы застраховать себя, но место было занято, – говорил граф Синявин хорошенькой
княжне Чарской, которая имела на него виды.
Чарская отвечала ему только улыбкой. Она смотрела на Кити, думая о том, как и когда
она будет стоять с графом Синявиным в положении Кити и как она тогда напомнит ему его
теперешнюю шутку.
Щербацкий говорил старой фрейлине Николаевой, что он намерен надеть венец на
шиньон Кити, чтоб она была счастлива.
– Не надо было надевать шиньона, – отвечала Николаева, давно решившая, что если
старый вдовец, которого она ловила, женится на ней, то свадьба будет самая простая. – Я не
люблю этот фаст.
Сергей Иванович говорил с Дарьей Дмитриевной, шутя уверяя ее, что обычай уезжать
после свадьбы распространяется потому, что новобрачным всегда бывает несколько
совестно.
– Брат ваш может гордиться. Она чудо как мила. Я думаю, вам завидно?
– Я уже это пережил, Дарья Дмитриевна, – отвечал он, и лицо его неожиданно приняло
грустное и серьезное выражение.
Степан Аркадьич рассказывал свояченице свой каламбур о разводе.
– Надо поправить венок, – отвечала она, не слушая его.
– Как жаль, что она так подурнела, – говорила графиня Нордстон Львовой.
– А все-таки он не сто'ит ее пальца. Не правда ли?
– Нет, он мне очень нравится. Не оттого, что он будущий beaufrere, -отвечала Львова. –
И как он хорошо себя держит! А это так трудно держать себя хорошо в этом положении – не
быть смешным. А он не смешон, не натянут, он видно, что тронут.
– Кажется, вы ждали этого?
– Почти. Она всегда его любила.
– Ну, будем смотреть, кто из них прежде станет на ковер. Я советовала Кити.