Page 265 - Анна Каренина

– Все равно, – отвечала Львова, – мы все покорные жены, это у нас в породе.
– А я так нарочно первая стала с Васильем. А вы, Долли?
Долли стояла подле них, слышала их, но не отвечала. Она была растрогана. Слезы
стояли у ней в глазах, и она не могла бы ничего сказать, не расплакавшись. Она радовалась
на Кити и Левина; возвращаясь мыслью к своей свадьбе, она взглядывала на сияющего
Степана Аркадьича, забывала все настоящее и помнила только свою первую невинную
любовь. Она вспоминала не одну себя, но всех женщин, близких и знакомых ей; она
вспомнила о них в то единственное торжественное для них время, когда они, так же как
Кити, стояли под венцом с любовью, надеждой и страхом в сердце, отрекаясь от прошедшего
и вступая в таинственное будущее. В числе этих всех невест, которые приходили ей на
память, она вспомнила и свою милую Анну, подробности о предполагаемом разводе которой
она недавно слышала. И она также, чистая, стояла в померанцевых цветах и вуале. А теперь
что?
– Ужасно странно, – проговорила она.
Не одни сестры, приятельницы и родные следили за всеми подробностями
священнодействия; посторонние женщины, зрительницы, с волнением, захватывающим
дыхание, следили, боясь упустить каждое движение, выражение лица жениха и невесты и с
досадой не отвечали и часто не слыхали речей равнодушных мужчин, делавших шутливые
или посторонние замечания.
– Что же так заплакана? Или поневоле идет?
– Чего же поневоле за такого молодца? Князь, что ли?
– А это сестра в белом атласе? Ну, слушай, как рявкнет дьякон: «Да боится своего
мужа».
– Чудовские?
– Синодальные.
– Я лакея спрашивала. Говорит, сейчас везет к себе в вотчину. Богат страсть, говорят.
Затем и выдали.
– Нет, парочка хороша.
– А вот вы спорили, Марья Власьевна, что карналины в отлет носят. Глянь-ка у той в
пюсовом, посланница, говорят, с каким подбором… Так, и опять этак.
– Экая милочка невеста-то, как овечка убранная! А как ни говорите, жалко нашу
сестру. Так говорилось в толпе зрительниц, успевших проскочить в двери церкви.

VI

Когда обряд обручения окончился, церковнослужитель постлал пред аналоем в
середине церкви кусок розовой шелковой ткани, хор запел искусный и сложный псалом, в
котором бас и тенор перекликались между собой, и священник, оборотившись, указал
обрученным на разостланный розовый кусок ткани. Как ни часто и много слушали оба о
примете, что кто первый ступит на ковер, тот будет главой в семье, ни Левин, ни Кити не
могли об этом вспомнить, когда они сделали эти несколько шагов. Они не слышали и
громких замечаний и споров о том, что, по наблюдению одних, он стал прежде, по мнению
других, оба вместе.
После обычных вопросов о желании их вступить в брак, и не обещались ли они другим,
и их странно для них самих звучавших ответов началась новая служба. Кити слушала слова
молитвы, желая понять их смысл, но не могла. Чувство торжества и светлой радости по мере
совершения обряда все больше и больше переполняло ее душу и лишало ее возможности
внимания.
Молились «о еже податися им целомудрию и плоду чрева на пользу, о еже
возвеселитися им видением сынов и дщерей». Упоминалось о том, что бог сотворил жену из
ребра Адама, и «сего ради оставит человек отца и матерь и прилепится к жене, будет два в
плоть едину», и что «тайна сия велика есть»; просили, чтобы бог дал им плодородие и