Page 306 - Анна Каренина

мог запомнить, потому что слишком ясно понимал – вроде того, что «вдруг» есть
обстоятельство образа действия. Сережа испуганным взглядом смотрел на отца и думал
только об одном: заставит или нет отец повторить то, что он сказал, как это иногда бывало. И
эта мысль так пугала Сережу, что он уже ничего не понимал. Но отец не заставил повторить
и перешел к уроку из Ветхого завета. Сережа рассказал хорошо самые события, но, когда
надо было отвечать на вопросы о том, что прообразовали некоторые события, он ничего не
знал, несмотря на то, что был уже наказан за этот урок. Место же, где он уже ничего не мог
сказать и мялся, и резал стол, и качался на стуле, было то, где ему надо было сказать о
допотопных патриархах. Из них он никого не знал, кроме Еноха, взятого живым на небо.
Прежде он помнил имена, но теперь забыл совсем, в особенности потому, что Енох был
любимое его лицо изо всего Ветхого завета, и ко взятию Еноха живым на небо в голове его
привязывался целый длинный ход мысли, которому он и предался теперь, остановившимися
глазами глядя на цепочку часов отца и до половины застегнутую пуговицу жилета.
В смерть, про которую ему так часто говорили, Сережа не верил совершенно. Он не
верил в то, что любимые им люди могут умереть, и в особенности в то, что он сам умрет. Это
было для него совершенно невозможно и непонятно. Но ему говорили, что все умрут; он
спрашивал даже людей, которым верил, и те подтверждали это; няня тоже говорила, хотя и
неохотно. Но Енох не умер, стало быть не все умирают. «И почему же и всякий не может так
же заслужить пред богом и быть взят живым на небо?» – думал Сережа. Дурные, то есть те,
которых Сережа не любил, – те могли умереть, но хорошие все могут быть как Енох.
– Ну, так какие же патриархи?
– Енох, Енос.
– Да уж это ты говорил. Дурно, Сережа, очень дурно. Если ты не стараешься узнать
того, что нужнее всего для христианина, – сказал отец, вставая, – то что же может занимать
тебя? Я недоволен тобой, и Петр Игнатьич (это был главный педагог) недоволен тобой… Я
должен наказать тебя.
Отец и педагог были оба недовольны Сережей, и действительно он учился очень дурно.
Но никак нельзя было сказать, чтоб он был неспособный мальчик. Напротив, он был много
способнее тех мальчиков, которых педагог ставил в пример Сереже. С точки зрения отца, он
не хотел учиться тому, чему его учили. В сущности же он не мог этому учиться. Он не мог
потому, что в душе его были требования, более для него обязательные, чем те, которые
заявляли отец и педагог. Эти требования были в противоречии, и он прямо боролся с своими
воспитателями.
Ему было девять лет, он был ребенок; но душу свою он знал, она была дорога ему, он
берег ее, как веко бережет глаз, и без ключа любви никого не пускал в свою душу.
Воспитатели его жаловались, что он не хотел учиться, а душа его была переполнена жаждой
познания. И он учился у Капитоныча, у няни, у Наденьки, у Василия Лукича, а не у учителей.
Та вода, которую отец и педагог ждали на свои колеса, давно уже просочилась и работала в
другом месте.
Отец наказал Сережу, не пустив его к Наденьке, племяннице Лидии Ивановны; но это
наказание оказалось к счастию для Сережи. Василий Лукич был в духе и показал ему, как
делать ветряные мельницы. Целый вечер прошел за работой и мечтами о том, как можно
сделать такую мельницу, чтобы на ней вертеться: схватиться руками за крылья или привязать
себя – и вертеться. О матери Сережа не думал весь вечер, но, уложившись в постель, он
вдруг вспомнил о ней и помолился своими словами о том, чтобы мать его завтра, к его
рождению, перестала скрываться и пришла к нему.
– Василий Лукич, знаете, о чем я лишнее, не в счет, помолился?
– Чтоб учиться лучше?
– Нет.
– Игрушки?
– Нет. Не угадаете. Отличное, но секрет! Когда сбудется, я вам скажу. Не угадали?
– Нет, я не угадаю. Вы скажите, – сказал Василий Лукич, улыбаясь, что с ним редко