Page 308 - Анна Каренина

И действительно, она в тот же день приехала к Анне; но тон ее был уже совсем не тот,
как прежде. Она, очевидно, гордилась своею смелостью и желала, чтоб Анна оценила
верность ее дружбы. Она пробыла не более десяти минут, разговаривая о светских новостях,
и при отъезде сказала:
– Вы мне не сказали, когда развод. Положим, я забросила свой чепец через мельницу,
но другие поднятые воротники будут вас бить холодом, пока вы не женитесь. И это так
просто теперь. Ca se fait. Так вы в пятницу едете? Жалко, что мы больше не увидимся.
По тону Бетси Вронский мог бы понять, чего ему надо ждать от света; но он сделал еще
попытку в своем семействе. На мать свою он не надеялся. Он знал, что мать, так
восхищавшаяся Анной во время своего первого знакомства, теперь была неумолима к ней за
то, что она была причиной расстройства карьеры сына. Но он возлагал большие надежды на
Варю, жену брата. Ему казалось, что она не бросит камня и с простотой и решительностью
поедет к Анне и примет ее.
На другой же день по своем приезде Вронский поехал к ней и, застав одну, прямо
высказал свое желание.
– Ты знаешь, Алексей, – сказала она, выслушав его, – как я люблю тебя и как готова все
для тебя сделать, но я молчала, потому что знала, что не могу тебе и Анне Аркадьевне быть
полезною, – сказала она, особенно старательно выговорив «Анна Аркадьевна». – Не думай,
пожалуйста, чтобы я осуждала. Никогда; может быть, я на ее месте сделала бы то же самое.
Я не вхожу и не могу входить в подробности, – говорила она, робко взглядывая на его
мрачное лицо. – Но надо называть вещи по имени. Ты хочешь, чтобы я поехала к ней,
принимала бы ее и тем реабилитировала бы ее в обществе; но ты пойми, что я не могу этого
сделать. У меня дочери растут, и я должна жить в свете для мужа. Ну, я приеду к Анне
Аркадьевне; она поймет, что я не могу ее звать к себе или должна это сделать так, чтобы она
не встретила тех, кто смотрит иначе: это ее же оскорбит. Я не могу поднять ее…
– Да я не считаю, чтоб она упала более, чем сотни женщин, которых вы принимаете! –
еще мрачнее перебил ее Вронский и молча встал, поняв, что решение невестки неизменно.
– Алексей! Не сердись на меня. Пожалуйста, пойми, что я не виновата, – заговорила
Варя, с робкою улыбкой глядя на него.
– Я не сержусь на тебя, – сказал он так же мрачно, – но мне больно вдвойне. Мне
больно еще то, что это разрывает нашу дружбу. Положим, не разрывает, но ослабляет. Ты
понимаешь, что и для меня это не может быть иначе.
И с этим он вышел от нее.
Вронский понял, что дальнейшие попытки тщетны и что надо пробыть в Петербурге
эти несколько дней, как в чужом городе, избегая всяких сношений с прежним светом, чтобы
не подвергаться неприятностям и оскорблениям, которые были так мучительны для него.
Одна из главных неприятностей положения в Петербурге была та, что Алексей
Александрович и его имя, казалось, были везде. Нельзя было ни о чем начать говорить,
чтобы разговор не свернулся на Алексея Александровича; никуда нельзя было поехать,
чтобы не встретить его. Так по крайней мере казалось Вронскому, как кажется человеку с
больным пальцем, что он, как нарочно, обо все задевает этим самым больным пальцем.
Пребывание в Петербурге казалось Вронскому еще тем тяжелее, что все это время он
видел в Анне какое-то новое, непонятное для него настроение. То она была как будто
влюблена в него, то она становилась холодна, раздражительна и непроницаема. Она чем-то
мучалась и что-то скрывала от него и как будто не замечала тех оскорблений, которые
отравляли его жизнь и для нее, с ее тонкостью понимания, должны были быть еще
мучительнее.

XXIX

Одна из целей поездки в Россию для Анны было свидание с сыном. С того дня, как она
выехала из Италии, мысль об этом свидании не переставала волновать ее. И чем ближе она