Page 397 - Анна Каренина

понравилась ему, но он не помнил, не говорил ли он прежде эту же самую фразу и именно
Песцову, и, сказав это, он смутился.
Песцов же доказывал, что искусство одно и что оно может достигнуть высших своих
проявлений только в соединении всех родов.
Второй нумер концерта Левин уже не мог слушать. Песцов, остановившись подле него,
почти все время говорил с ним, осуждая эту пьесу за ее излишнюю, приторную напущенную
простоту и сравнивая ее с простотой прерафаелитов в живописи. При выходе Левин встретил
еще много знакомых, с которыми он поговорил и о политике, и о музыке, и об общих
знакомых; между прочим, встретил графа Боля, про визит к которому он совсем забыл.
– Ну, так поезжайте сейчас, – сказала ему Львова, которой он передал это, – может
быть, вас не примут, а потом заезжайте за мной в заседание. Вы застанете еще.

VI

– Может быть, не принимают? – сказал Левин, входя в сени дома графини Боль.
– Принимают, пожалуйте, – сказал швейцар, решительно снимая с него шубу.
«Экая досада, – думал Левин, со вздохом снимая одну перчатку и расправляя шляпу. –
Ну, зачем я иду? ну, что мне с ними говорить?»
Проходя через первую гостиную, Левин встретил в дверях графиню Боль, с
озабоченным и строгим лицом что-то приказывавшую слуге. Увидав Левина, она улыбнулась
и попросила его в следующую маленькую гостиную, из которой слышались голоса. В этой
гостиной сидели на креслах две дочери графини и знакомый Левину московский полковник.
Левин подошел к ним, поздоровался и сел подле дивана, держа шляпу на колене.
– Как здоровье вашей жены? Вы были в концерте? Мы не могли. Мама должна была
быть на панихиде.
– Да, я слышал… Какая скоропостижная смерть, – сказал Левин.
Пришла графиня, села на диван и спросила тоже про жену и про концерт.
Левин ответил и повторил вопрос про скоропостижность смерти Апраксиной.
– Она всегда, впрочем, была слабого здоровья.
– Вы были вчера в опере?
– Да, я был.
– Очень хороша была Лукка.
– Да, очень хороша, – сказал он и начал, так как ему совершенно было все равно, что о
нем подумают, повторять то, что сотни раз слышал об особенности таланта певицы. Графиня
Боль притворялась, что слушала. Потом, когда он достаточно поговорил и замолчал,
полковник, молчавший до сих пор, начал говорить. Полковник заговорил тоже про оперу и
про освещение. Наконец, сказав про предполагаемую folle journee у Тюрина, полковник
засмеялся, зашумел, встал и ушел. Левин тоже встал, но по лицу графини он заметил, что
ему еще не пора уходить. Еще минуты две надо. Он сел.
Но так как он все думал о том, как это глупо, то и не находил предмета разговора и
молчал.
– Вы не едете на публичное заседание? Говорят, очень интересно, – начала графиня.
– Нет, я обещал моей belle-soeur заехать за ней, – сказал Левин.
Наступило молчание. Мать с дочерью еще раз переглянулись.
«Ну, кажется, теперь пора», – подумал Левин и встал. Дамы пожали ему руку и
просили передать mille choses жене.
Швейцар спросил его, подавая шубу:
– Где изволите стоять? – и тотчас же записал в большую, хорошо переплетенную
книжку.
«Разумеется, мне все равно, но все-таки совестно и ужасно глупо», – подумал Левин,
утешая себя тем, что все это делают, и поехал в публичное заседание комитета, где он
должен был найти свояченицу, чтобы с ней вместе ехать домой.