Page 453 - Анна Каренина

Действительно, она не то что угадала (связь ее с ребенком не была еще порвана), она
верно узнала по приливу молока у себя недостаток пищи у него.
Она знала, что он кричит, еще прежде, чем она подошла к детской. И действительно, он
кричал. Она услышала его голос и прибавила шагу. Но чем скорее она шла, тем громче он
кричал. Голос был хороший, здоровый, только голодный и нетерпеливый.
– Давно, няня, давно? – поспешно говорила Кити, садясь на стул и приготовляясь к
кормлению. – Да дайте же мне его скорее. Ах, няня, какая вы скучная, ну, после чепчик
завяжете!
Ребенок надрывался от жадного крика.
– Да нельзя же, матушка, – сказала Агафья Михайловна, почти всегда
присутствовавшая в детской. – Надо в порядке его убрать. Агу, агу! – распевала она над ним,
не обращая внимания на мать.
Няня понесла ребенка к матери. Агафья Михайловна шла за ним с распустившимся от
нежности лицом.
– Знает, знает. Вот верьте богу, матушка Катерина Александровна, узнал меня! –
перекрикивала Агафья Михайловна ребенка.
Но Кити не слушала ее слов. Ее нетерпение шло так же возрастая, как и нетерпение
ребенка.
От нетерпения дело долго не могло уладиться.
Ребенок хватал не то, что надо, и сердился.
Наконец после отчаянного задыхающегося вскрика, пустого захлебывания, дело
уладилось, и мать и ребенок одновременно почувствовали себя успокоенными и оба затихли.
– Однако и он, бедняжка, весь в поту, – шепотом сказала Кити, ощупывая ребенка. –
Вы почему же думаете, что он узнает? – прибавила она, косясь на плутовски, как ей казалось,
смотревшие из-под надвинувшегося чепчика глаза ребенка, на равномерно отдувавшиеся
щечки и на его ручку с красною ладонью, которою он выделывал кругообразные движения.
– Не может быть! Уж если б узнавал, так меня бы узнал, – сказала Кити на утверждение
Агафьи Михайловны и улыбнулась.
Она улыбалась тому, что, хотя она и говорила, что он не может узнавать, сердцем она
знала, что не только он узнает Агафью Михайловну, но что он все знает и понимает, и знает
и понимает еще много такого, чего никто не знает и что она, мать, сама узнала и стала
понимать только благодаря ему. Для Агафьи Михайловны, для няни, для деда, для отца даже
Митя был живое существо, требующее за собой только материального ухода; но для матери
он уже давно был нравственное существо, с которым уже была целая история духовных
отношений.
– А вот проснется, бог даст, сами увидите. Как вот этак сделаю, он так и просияет,
голубчик. Так и просияет, как денек ясный, – говорила Агафья Михайловна.
– Ну, хорошо, хорошо, тогда увидим, – прошептала Кити. – Теперь идите, он засыпает.

VII

Агафья Михайловна вышла на цыпочках; няня спустила стору, выгнала мух из-под
кисейного полога кроватки и шершня, бившегося о стекла рамы, и села, махая березовою
вянущею веткой над матерью и ребенком.
– Жара-то, жара! Хоть бы бог дождичка дал, – проговорила она.
– Да, да, ш-ш-ш… – только отвечала Кити, слегка покачиваясь и нежно прижимая как
будто перетянутую в кисти ниточкой пухлую ручку, которою Митя все слабо махал, то
закрывая, то открывая глазки. Эта ручка смущала Кити: ей хотелось поцеловать эту ручку,
но она боялась сделать это, чтобы не разбудить ребенка. Ручка, наконец, перестала
двигаться, и глаза закрылись. Только изредка, продолжая свое дело, ребенок, приподнимая
свои длинные загнутые ресницы, взглядывал на мать в полусвете казавшимися черными,
влажными глазами. Няня перестала махать и задремала. Сверху послышался раскат голоса