Page 458 - Анна Каренина

чтобы выкупить его; но нельзя было спустить и отсрочить оброк мужикам-неплательщикам.
Нельзя было пропустить приказчику то, что лужок не был скошен и трава пропала задаром;
но нельзя было и косить восемьдесят десятин, на которых был посажен молодой лес. Нельзя
было простить работнику, ушедшему в рабочую пору домой потому, что у него отец умер,
как ни жалко было его, и надо было расчесть его дешевле за прогульные дорогие месяцы; но
нельзя было и не выдавать месячины старым, ни на что не нужным дворовым.
Левин знал тоже, что, возвращаясь домой, надо было прежде всего идти к жене,
которая была нездорова; а мужикам, дожидавшимся его уже три часа, можно было еще
подождать; и знал, что, несмотря на все удовольствие, испытываемое им при сажании роя,
надо было лишиться этого удовольствия и, предоставив старику без себя сажать рой, пойти
толковать с мужиками, нашедшими его на пчельнике.
Хорошо ли, дурно ли он поступал, он не знал и не только не стал бы теперь доказывать,
но избегал разговоров и мыслей об этом.
Рассуждения приводили его в сомнения и мешали ему видеть, что' должно и что' не
должно. Когда же он не думал, а жил, он не переставая чувствовал в душе своей присутствие
непогрешимого судьи, решившего, который из двух возможных поступков лучше и который
хуже; и как только он поступал не так, как надо, он тотчас же чувствовал это.
Так он жил, не зная и не видя возможности знать, что он такое и для чего живет на
свете, и мучаясь этим незнанием до такой степени, что боялся самоубийства, и вместе с тем
твердо прокладывая свою особенную, определенную дорогу в жизни.

XI

В тот день, как Сергей Иванович приехал в Покровское, Левин находился в одном из
своих самых мучительных дней.
Было самое спешное рабочее время, когда во всем народе проявляется такое
необыкновенное напряжение самопожертвования в труде, какое не проявляется ни в каких
других условиях жизни и которое высоко ценимо бы было, если бы люди, проявляющие эти
качества, сами ценили бы их, если б оно не повторялось каждый год и если бы последствия
этого напряжения не были так просты.
Скосить и сжать рожь и овес и свезти, докосить луга, передвоить пар, обмолотить
семена и посеять озимое – все это кажется просто и обыкновенно; а чтобы успеть сделать все
это, надо, чтобы от старого до малого все деревенские люди работали не переставая в эти
три-четыре недели втрое больше, чем обыкновенно, питаясь квасом, луком и черным хлебом,
молотя и возя снопы по ночам и отдавая сну не более двух-трех часов в сутки. И каждый год
это делается по всей России.
Проживя большую часть жизни в деревне и в близких сношениях с народом, Левин
всегда в рабочую пору чувствовал, что это общее народное возбуждение сообщается и ему.
С утра он ездил на первый посев ржи, на овес, который возили в скирды, и, вернувшись
домой к вставанью жены и свояченицы, напился с ними кофею и ушел пешком на хутор, где
должны были пустить вновь установленную молотилку для приготовления семян.
Целый день этот Левин, разговаривая с приказчиком и мужиками и дома разговаривая с
женою, с Долли, с детьми ее, с тестем, думал об одном и одном, что занимало его в это время
помимо хозяйственных забот, и во всем искал отношения к своему вопросу: «Что же я такое?
и где я? и зачем я здесь?»
Стоя в холодке вновь покрытой риги с необсыпавшимся еще пахучим листом
лещинового решетника, прижатого к облупленным свежим осиновым слегам соломенной
крыши, Левин глядел то сквозь открытые ворота, в которых толклась и играла сухая и
горькая пыль молотьбы, на освещенную горячим солнцем траву гумна и свежую солому,
только что вынесенную из сарая, то на пестроголовых белогрудых ласточек, с присвистом
влетавших под крышу и, трепля крыльями, останавливавшихся в просветах ворот, то на
народ, копошившийся в темной и пыльной риге, и думал странные мысли.