Page 449 - Анна Каренина

На следующей станции Катавасов исполнил этот совет.
На первой остановке он перешел во второй класс и познакомился с добровольцами.
Они сидели в углу вагона, громко разговаривая и, очевидно, зная, что внимание пассажиров
и вошедшего Катавасова обращено на них. Громче всех говорил высокий со впалою грудью
юноша. Он, очевидно, был пьян и рассказывал про какую-то случившуюся в их заведении
историю. Против него сидел уже немолодой офицер в австрийской военной фуфайке
гвардейского мундира. Он, улыбаясь, слушал рассказчика и останавливал его. Третий, в
артиллерийском мундире, сидел на чемодане подле них. Четвертый спал.
Вступив в разговор с юношей, Катавасов узнал, что это был богатый московский купец,
промотавший большое состояние до двадцати двух лет. Он не понравился Катавасову тем,
что был изнежен, избалован и слаб здоровьем; он, очевидно, был уверен, в особенности
теперь, выпив, что он совершает геройский поступок, и хвастался самым неприятным
образом.
Другой, отставной офицер, тоже произвел неприятное впечатление на Катавасова. Это
был, как видно, человек, попробовавший всего. Он был и на железной дороге, и
управляющим, и сам заводил фабрики, и говорил обо всем, без всякой надобности и
невпопад употребляя ученые слова.
Третий, артиллерист, напротив, очень понравился Катавасову. Это был скромный,
тихий человек, очевидно преклонявшийся пред знанием отставного гвардейца и пред
геройским самопожертвованием купца и сам о себе ничего не говоривший. Когда Катавасов
спросил его, что его побудило ехать в Сербию, он скромно отвечал:
– Да что ж, все едут. Надо тоже помочь и сербам. Жалко.
– Да, в особенности ваших артиллеристов там мало, – сказал Катавасов.
– Я ведь недолго служил в артиллерии; может, и в пехоту или в кавалерию назначат.
– Как же в пехоту, когда нуждаются в артиллеристах более всего? – сказал Катавасов,
соображая по годам артиллериста, что он должен быть уже в значительном чине.
– Я не много служил в артиллерии, я юнкером в отставке, – сказал он и начал
объяснять, почему он не выдержал экзамена.
Все это вместе произвело на Катавасова неприятное впечатление, и когда добровольцы
вышли на станцию выпить, Катавасов хотел в разговоре с кем-нибудь поверить свое
невыгодное впечатление. Один проезжающий старичок в военном пальто все время
прислушивался к разговору Катавасова с добровольцами: Оставшись с ним один на один,
Катавасов обратился к нему.
– Да, какое разнообразие положений всех этих людей, отправляющихся туда, –
неопределенно сказал Катавасов, желая высказать свое мнение и вместе с тем выведать
мнение старичка.
Старичок был военный, делавший две кампании. Он знал, что такое военный человек,
и, по виду и разговору этих господ, по ухарству, с которым они прикладывались к фляжке
дорогой, он считал их за плохих военных. Кроме того, он был житель уездного города, и ему
хотелось рассказать, как из его города пошел один солдат бессрочный, пьяница и вор,
которого никто уже не брал в работники. Но, по опыту зная, что при теперешнем настроении
общества опасно высказывать мнение, противное общему, и в особенности осуждать
добровольцев, он тоже высматривал Катавасова.
– Что ж, там нужны люди. Говорят, сербские офицеры никуда не годятся.
– О, да, а эти будут лизие, – сказал Катавасов, смеясь глазами. И они заговорили о
последней военной новости, и оба друг перед другом скрыли свое недоумение о том, с кем
назавтра ожидается сражение, когда турки, по последнему известию, разбиты на всех
пунктах. И так, оба не высказав своего мнения, они разошлись.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу
свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные
ребята.
На большой станции в городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять