Page 460 - Анна Каренина

мыслям (он не мог еще разобрать их), сколько к душевному состоянию, прежде никогда им
не испытанному.
Слова, сказанные мужиком, произвели в его душе действие электрической искры, вдруг
преобразившей и сплотившей в одно целый рой разрозненных, бессильных отдельных
мыслей, никогда не перестававших занимать его. Мысли эти незаметно для него самого
занимали его и в то время, когда он говорил об отдаче земли.
Он чувствовал в своей душе что-то новое и с наслаждением ощупывал это новое, не
зная еще, что это такое.
«Не для нужд своих жить, а для бога. Для какого бога? Для бога. И что можно сказать
бессмысленнее того, что он сказал? Он сказал, что не надо жить для своих нужд, то есть что
не надо жить для того, что мы понимаем, к чему нас влечет, чего нам хочется, а надо жить
для чего-то непонятного, для бога, которого никто ни понять, ни определить не может. И что
же? Я не понял этих бессмысленных слов Федора? А поняв, усумнился в их справедливости?
нашел их глупыми, неясными, неточными?
Нет, я понял его и совершенно так, как он понимает, понял вполне и яснее, чем я
понимаю что-нибудь в жизни, и никогда в жизни не сомневался и не могу усумниться в этом.
И не я один, а все, весь мир одно это вполне понимают и в одном этом не сомневаются и
всегда согласны.
Федор говорит, что Кириллов, дворник, живет для брюха. Это понятно и разумно. Мы
все, как разумные существа, не можем иначе жить, как для брюха. И вдруг тот же Федор
говорит, что для брюха жить дурно, а надо жить для правды, для бога, и я с намека понимаю
его! И я и миллионы людей, живших века тому назад и живущих теперь, мужики, нищие
духом и мудрецы, думавшие и писавшие об этом, своим неясным языком говорящие то же, –
мы все согласны в этом одном: для чего надо жить и что' хорошо. Я со всеми людьми имею
только одно твердое, несомненное и ясное знание, и знание это не может быть объяснено
разумом – оно вне его и не имеет никаких причин и не может иметь никаких последствий.
Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие – награду,
оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий.
И его-то я знаю, и все мы знаем.
А я искал чудес, жалел, что не видал чуда, которое бы убедило меня. А вот оно чудо,
единственно возможное, постоянно существующее, со всех сторон окружающее меня, и я не
замечал его!
Какое же может быть чудо больше этого?
Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?» – думал
Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство
утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему
невероятным. Он задыхался от волнения и, не в силах идти дальше, сошел с дороги в лес и
сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной головы шляпу и лег,
облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
«Да, надо опомниться и обдумать, – думал он, пристально глядя на несмятую траву,
которая была перед ним, и следя за движениями зеленой букашки, поднимавшейся по
стеблю пырея и задерживаемой в своем подъеме листом снытки. – Все сначала, – говорил он
себе, отворачивая лист снытки, чтобы он не мешал букашке, и пригибая другую траву, чтобы
букашка перешла на нее. – Что радует меня? Что я открыл?
Прежде я говорил, что в моем теле, в теле этой травы и этой букашки (вот она не
захотела на ту траву, расправила крылья и улетела) совершается по физическим,
химическим, физиологическим законам обмен материи. А во всех нас, вместе с осинами, и с
облаками, и с туманными пятнами, совершается развитие. Развитие из чего? во что?
Бесконечное развитие и борьба?… Точно может быть какое-нибудь направление и борьба в
бесконечном! И я удивлялся, что, несмотря на самое большое напряжение мысли по этому
пути, мне все-таки не открывается смысл жизни, смысл моих побуждений и стремлений. А
смысл моих побуждений во мне так ясен, что я постоянно живу по нем, и я удивился и