Page 459 - Анна Каренина

«Зачем все это делается? – думал он. – Зачем я тут стою, заставляю их работать? Из
чего они все хлопочут и стараются показать при мне свое усердие? Из чего бьется эта
старуха Матрена, моя знакомая? (Я лечил ее, когда на пожаре на нее упала матица), – думал
он, глядя на худую бабу, которая, двигая граблями зерно, напряженно ступала
черно-загорелыми босыми ногами по неровному жесткому току. – Тогда она выздоровела; но
не нынче-завтра, через десять лет, ее закопают, и ничего не останется ни от нее, ни от этой
щеголихи в красной паневе, которая таким ловким, нежным движением отбивает из мякины
колос. И ее закопают, и пегого мерина этого раздутыми ноздрями лошадь, переступающую
по двигающемуся из-под нее наклонному колесу. – И ее закопают, и Федора подавальщика с
его курчавой, полною мякины бородой и прорванной на белом плече рубашкой закопают. А
он разрывает снопы, и что-то командует, и кричит на баб, и быстрым движением поправляет
ремень на маховом колесе. И главное, не только их, но меня закопают, и ничего не останется.
К чему?»
Он думал это и вместе с тем глядел на часы, чтобы расчесть, сколько обмолотят в час.
Ему нужно было это знать, чтобы, судя по этому, задать урок на день.
«Скоро уж час, а только начали третью копну», – подумал Левин, подошел к
подавальщику и, перекрикивая грохот машины, сказал ему, чтоб он реже пускал.
– Помногу подаешь, Федор! Видишь – запирается, оттого не споро. Разравнивай!
Почерневший от липнувшей к потному лицу пыли Федор прокричал что-то в ответ, но
все делал не так, как хотелось Левину.
Левин, подойдя к барабану, отстранил Федора и сам взялся подавать.
Проработав до обеда мужицкого, до которого уже оставалось недолго, он вместе с
подавальщиком вышел из риги и разговорился, остановившись подле сложенного на току
для семян аккуратного желтого скирда жатой ржи.
Подавальщик был из дальней деревни, из той, в которой Левин прежде отдавал землю
на артельном начале. Теперь она была отдана дворнику внаймы.
Левин разговорился с подавальщиком Федором об этой земле и спросил, не возьмет ли
землю на будущий год Платон, богатый и хороший мужик той же деревни.
– Цена дорога, Платону не выручить, Константин Дмитрич, – отвечал мужик, выбирая
колосья из потной пазухи.
– Да как же Кириллов выручает?
– Митюхе (так презрительно назвал мужик дворника), Константин Дмитрич, как не
выручить! Этот нажмет, да свое выберет. Он хрестьянина не пожалеет. А дядя Фоканыч (так
он звал старика Платона) разве станет драть шкуру с человека? Где в долг, где и спустит. Ан
и не доберет. Тоже человеком.
– Да зачем же он будет спускать?
– Да так, значит – люди разные; один человек только для нужды своей живет, хоть бы
Митюха, только брюхо набивает, а Фоканыч – правдивый старик. Он для души живет. Бога
помнит.
– Как бога помнит? Как для души живет? – почти вскрикнул Левин.
– Известно как, по правде, по-божью. Ведь люди разные. Вот, хоть вас взять, тоже не
обидите человека…
– Да, да, прощай! – проговорил Левин, задыхаясь от волнения, и, повернувшись, взял
свою палку и быстро пошел прочь к дому.
Новое радостное чувство охватило Левина. При словах мужика о том, что Фоканыч
живет для души, по правде, по-божью, неясные, но значительные мысли толпою как будто
вырвались откуда-то иззаперти и, все стремясь к одной цели, закружились в его голове,
ослепляя его своим светом.

XII

Левин шел большими шагами по большой дороге, прислушиваясь не столько к своим