Page 58 - Анна Каренина

таким тоном, как будто она вспомнила столько дел, что не перечтешь, – нет, уж лучше
нынче!
Степан Аркадьич не обедал дома, но обещал приехать проводить сестру в семь часов.
Кити тоже не приехала, прислав записку, что у нее голова болит. Долли и Анна обедали
одни с детьми и англичанкой. Потому ли, что дети непостоянны или очень чутки и
почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в тот, когда они так полюбили ее,
что она уже не занята ими, – но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к
ней, и их совершенно не занимало то, что она уезжает. Анна все утро была занята
приготовлениями к отъезду. Она писала записки к московским знакомым, записывала свои
счеты и укладывалась. Вообще Долли казалось, что она не в спокойном духе, а в том духе
заботы, который Долли хорошо знала за собой и который находит не без причины и
большею частью прикрывает недовольство собою. После обеда Анна пошла одеваться в
свою комнату, и Долли пошла за ней.
– Какая ты нынче странная! – сказала ей Долли – Я? ты находишь? Я не странная, но я
дурная. Эх, бывает со мной. Мне все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходит, –
сказала быстро Анна и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она
укладывала ночной чепчик и батистовы платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно
подергивались слезами. – Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь отсюда не
хочется.
– Ты приехала сюда и сделала доброе дело, – сказала Долли, внимательно высматривая
ее.
Анна посмотрела на нее мокрыми от слез глазами.
– Не говори этого, Долли. Я ничего не сделала, не могла сделать. Я часто удивляюсь,
зачем люди сговорились портить меня. Что я сделала и что могла сделать? У тебя в сердце
нашлось столько любви, чтоб простить…
– Без тебя бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна! – сказала Долли. – У тебя
все в душе ясно и хорошо.
– У каждого есть в душе свои skeletons, как говорят англичане.
– Какие же у тебя skeletons? У тебя все так ясно.
– Есть! – вдруг сказала Анна, и неожиданно после слез хитрая, смешливая улыбка
сморщила ее губы.
– Ну, так они смешные, твои skeletons, а не мрачные, – улыбаясь, сказала Долли.
– Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я еду нынче, а не завтра? Это признание, которое
меня давило, я хочу тебе его сделать, – сказала Анна, решительно откидываясь на кресле и
глядя прямо в глаза Долли.
И, к удивлению своему, Долли увидала, что Анна покраснела до ушей, до вьющихся
черных колец волос на шее.
– Да, – продолжала Анна. – Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует
ко мне. Я испортила…я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не
радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, – сказала она, тонким
голосом протянув слово «немножко».
– О, как ты это похоже сказала на Стиву! – смеясь, сказала Долли.
Анна оскорбилась.
– О нет, о нет! Я не Стива, – сказала она, хмурясь. – Я оттого говорю тебе, что я ни на
минуту даже не позволяю себе сомневаться в себе, – сказала Анна.
Но в ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они
несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала волнение при мысли о
Вронском и уезжала скорее, чем хотела, только для того, чтобы больше не встречаться с ним.
– Да, Стива мне говорил, что ты с ним танцевала мазурку и что он…
– Ты не можешь себе представить, как это смешно вышло. Я только думала сватать, и
вдруг совсем другое. Может быть, я против воли…
Она покраснела и остановилась.