Page 62 - Анна Каренина

сложив губы в привычную ему насмешливую улыбку и прямо глядя на нее большими
усталыми глазами. Какое-то неприятное чувство щемило ей сердце, когда она встретила его
упорный и усталый взгляд, как будто она ожидала увидеть его другим. В особенности
поразило ее чувство недовольства собой, которое она испытала при встрече с ним. Чувство
то было давнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства, которое она
испытывала в отношениях к мужу; но прежде она не замечала этого чувства, теперь она ясно
и больно сознала его.
– Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием
увидеть тебя, – сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он
всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил, –
Сережа здоров? – спросила она.
– И это вся награда, – сказал он, – за мою пылкость? Здоров, здоров…

XXXI

Вронский и не пытался заснуть всю эту ночь. Он сидел на своем кресле, то прямо
устремив глаза вперед себя, то оглядывая входивших и выходивших, и если и прежде он
поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия, то
теперь он еще более казался горд и самодовлеющ. Он смотрел на людей, как на вещи.
Молодой нервный человек, служащий в окружном суде, сидевший против него,
возненавидел его за этот вид. Молодой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и
даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский
смотрел на него все так же, как на фонарь, и молодой человек гримасничал, чувствуя, что он
теряет самообладание под давлением этого непризнавания его человеком.
Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царем, не потому, чтоб он
верил, что произвел впечатление на Анну, – он еще не верил этому, – но потому, что
впечатление, которое она произвела на него, давало ему счастье и гордость.
Что из этого всего выйдет, он не знал и даже не думал. Он чувствовал, что все его
доселе распущенные, разбросанные силы были собраны в одно и с страшною энергией были
направлены к одной блаженной цели. И он был счастлив этим. Он знал только, что сказал ей
правду, что он ехал туда, где была она, что все счастье жизни, единственный смысл жизни он
находил теперь в том, чтобы видеть и слышать ее. И когда он вышел из вагона в Бологове,
чтобы выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей то
самое, что он думал. И он рад был, что сказал ей это, что она знает теперь это и думает об
этом. Он не спал всю ночь. Вернувшись в свой вагон, он не переставая перебирал все
положения, в которых ее видел, все ее слова, и в его воображении, заставляя замирать
сердце, носились картины возможного будущего.
Когда в Петербурге он вышел из вагона, он чувствовал себя после бессонной ночи
оживленным и свежим, как после холодной ванны. Он остановился у своего вагона, ожидая
ее выхода. «Еще раз увижу, – говорил он себе, невольно улыбаясь, – увижу ее походку, ее
лицо; скажет что-нибудь, поворотит голову, взглянет, улыбнется, может быть». Но прежде
еще, чем он увидал ее, он увидал ее мужа, которого начальник станции учтиво проводил
между толпою. «Ах, да! муж!» Теперь только в первый раз Вронский ясно понял то, что муж
было связанное с нею лицо. Он знал, что у ней есть муж, но не верил в существование его и
поверил в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных
панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности
спокойно взял ее руку.
Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго
самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного выдающеюся спиной, он поверил в
него и испытал неприятное чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, мучимый
жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом источнике собаку, овцу или
свинью, которая и выпила и взмутила воду. Походка Алексея Александровича, ворочавшего