Page 63 - Анна Каренина

всем тазом и тупыми ногами, особенно оскорбляла Вронского. Он только за собой признавал
несомненное право любить ее. Но она была все та же; и вид ее все так же, физически
оживляя, возбуждая и наполняя счастием его душу, подействовал на него. Он приказал
подбежавшему к нему из второго класса немцу-лакею взять вещи и ехать, а сам подошел к
ней. Он видел первую встречу мужа с женою и заметил с проницательностью влюбленного
признак легкого стеснения, с которым она говорила с мужем. «Нет, она не любит и не может
любить его», – решил он сам с собою.
Еще в то время, как он подходил к Анне Аркадьевне сзади, он заметил с радостью, что
она чувствовала его приближение и оглянулась было и, узнав его, опять обратилась к мужу.
– Хорошо ли вы провели ночь? – сказал он, наклоняясь пред нею и пред мужем вместе
и предоставляя Алексею Александровичу принять этот поклон на свой счет и узнать его или
не узнать, как ему будет угодно.
– Благодарю вас, очень хорошо, – отвечала она.
Лицо ее казалось усталым, и не было на нем той игры бросившегося то в улыбку, то в
глаза оживления; но на одно мгновение при взгляде на него что-то мелькнуло в ее глазах, и,
несмотря на то, что огонь этот сейчас же потух, он был счастлив этим мгновением. Она
взглянула на мужа, чтоб узнать, знает ли он Вронского. Алексей Александрович смотрел на
Вронского с неудовольствием, рассеянно вспоминая, кто это. Спокойствие и
самоуверенность Вронского здесь, как коса на камень, наткнулись на холодную
самоуверенность Алексея Александровича.
– Граф Вронский, – сказала Анна.
– А! Мы знакомы, кажется, – равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая
руку. – Туда ехала с матерью, а назад с сыном, – сказал он, отчетливо выговаривая, как
рублем даря каждым словом. – Вы, верно, из отпуска? – сказал он и, не дожидаясь ответа,
обратился к жене своим шуточным тоном: – Что ж, много слез было пролито в Москве при
разлуке?
Обращением этим к жене он давал чувствовать Вронскому, что желает остаться один,
и, повернувшись к нему, коснулся шляпы; но Вронский обратился к Анне Аркадьевне:
– Надеюсь иметь честь быть у вас, – сказал он.
Алексей Александрович усталыми глазами взглянул на Вронского.
– Очень рад, – сказал он холодно, – по понедельникам мы принимаем. – Затем,
отпустив совсем Вронского, он сказал жене: – И как хорошо, что у меня именно было
полчаса времени, чтобы встретить тебя, и что я мог показать тебе свою нежность, –
продолжал он тем же шуточным тоном.
– Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, – сказала она
тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шедшего за
ними. «Но что мне за дело?» – подумала она и стала спрашивать у мужа, как без нее
проводил время Сережа.
– О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить…
не скучал о тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день.
Наш милый самовар будет в восторге… (Самоваром он называл знаменитую графиню
Лидию Ивановну за то, что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе
спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо
всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.
Графиня Лидия Ивановна была друг ее мужа и центр одного из кружков
петербургского света, с которым по мужу ближе всех была связана Анна.
– Да ведь я писала ей.
– Но ей все нужно подробно. Съезди, если не устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст
Кондратий, а я еду в комитет. Опять буду обедать не один, – продолжал Алексей
Александрович уже не шуточным тоном. – Ты не поверишь, как я привык…
И он, долго сжимая ей руку, с особенною улыбкой посадил ее в карету.