Page 65 - Анна Каренина

совершенно исчезли. В привычных условиях жизни она чувствовала себя опять твердою и
безупречною.
Она с удивлением вспомнила свое вчерашнее состояние. «Что же было? Ничего.
Вронский сказал глупость, которой легко положить конец, и я ответила так, как нужно было.
Говорить об этом мужу не надо и нельзя. Говорить об этом – значит придавать важность
тому, что ее не имеет». Она вспомнила, как она рассказала почти признание, которое ей
сделал в Петербурге молодой подчиненный ее мужа, и как Алексей Александрович ответил,
что, живя в свете, всякая женщина может подвергнуться этому, но что он доверяется вполне
ее такту и никогда не позволит себе унизить ее и себя до ревности. «Стало быть, незачем
говорить? Да, слава богу, и нечего говорить», – сказала она себе.

XXXIII

Алексей Александрович вернулся из министерства в четыре часа, но, как это часто
бывало, не успел войти к ней. Он прошел в кабинет принимать дожидавшихся просителей и
подписать некоторые бумаги, принесенные правителем дел. К обеду (всегда человека три
обедали у Карениных) приехали: старая кузина Алексея Александровича, директор
департамента с женой и один молодой человек, рекомендованный Алексею Александровичу
на службу. Анна вышла в гостиную, чтобы занимать их. Ровно в пять часов бронзовые часы
Петра I не успели добить пятого удара, как вышел Алексей Александрович в белом галстуке
и во фраке с двумя звездами, так как сейчас после обеда ему надо было ехать. Каждая минута
жизни Алексея Александровича была занята и распределена. И для того чтоб успевать
сделать то, что ему предстояло каждый день, он держался строжайшей аккуратности. «Без
поспешности и без отдыха» – было его девизом. Он вошел в залу, раскланялся со всеми и
поспешно сел, улыбаясь жене.
– Да, кончилось мое уединение. Ты не поверишь, как неловко (он ударил на слове
неловко) обедать одному.
За обедом он поговорил с женой о московских делах с насмешливою улыбкой
спрашивал о Степане Аркадьиче; но разговор шел преимущественно общий, о петербургских
служебных и общественных делах. После обеда он провел полчаса с гостями и, опять с
улыбкой пожал руку жене, вышел и уехал в совет. Анна не поехала в этот раз ни к княгине
Бетси Тверской, которая, узнав о ее приезде, звала ее вечером, ни в театр, где нынче была у
нее ложа. Она не поехала преимущественно потому, что платье, на которое она
рассчитывала, было не готово. Вообще, занявшись после отъезда гостей своим туалетом,
Анна была очень раздосадована. Пред отъездом в Москву она, вообще мастерица одеваться
не очень дорого, отдала модистке для переделки три платья. Платье нужно было так
переделать, чтоб их нельзя было узнать и они должны были быть готовы уже три дня тому
назад. Оказалось, что два платья были совсем не готовы, а одно переделано не так, как того
хотела Анна. Модистка приехала объясняться, утверждая, что так будет лучше, и Анна
разгорячилась так, что ей потом совестно было вспоминать. Чтобы совершенно успокоиться,
она пошла в детскую и весь вечер провела с сыном, сама уложила его спать, перекрестила и
покрыла его одеялом. Она рада была, что не поехала никуда и так хорошо провела этот
вечер. Ей так легко и спокойно было, так ясно она видела, что все, что ей на железной дороге
представлялось столь значительным, был только один из обычных ничтожных случаев
светской жизни и что ей ни пред кем, ни пред собой стыдиться нечего. Анна села у камина с
английским романом и ждала мужа. Ровно в половине десятого послышался его звонок, и он
вошел в комнату.
– Наконец-то ты! – сказала она, протягивая ему руку.
Он поцеловал ее руку и подсел к ней.
– Вообще я вижу, что поездка твоя удалась, – сказал он ей.
– Да, очень, – отвечала она и стала рассказывать ему все сначала: свое путешествие с
Вронскою, свой приезд, случай на железной дороге. Потом рассказала свое впечатление