Page 84 - Анна Каренина
P. 84

полюбить кого-нибудь, и он ужаснулся пред этим.
                     Он,  не  раздеваясь,  ходил  своим  ровным  шагом  взад  и  вперед  по  звучному  паркету
               освещенной одною лампой столовой, по ковру темной гостиной, в которой свет отражался
               только  на  большом,  недавно  сделанном  портрете  его,  висевшем  над  диваном,  и  чрез  ее
               кабинет, где горели две свечи, освещая портреты ее родных и приятельниц и красивые, давно
               близко  знакомые  ему  безделушки  ее  письменного  стола.  Чрез  ее  комнату  он  доходил  до
               двери спальни и опять поворачивался.
                     На  каждом  протяжении  своей  прогулки,  и  большею  частью  на  паркете  светлой
               столовой,  он  останавливался  и  говорил  себе:  «Да,  это  необходимо  решить  и  прекратить,
               высказать свой взгляд на это и свое решение». И он поворачивался назад. «Но высказать что
               же?  какое  решение?»  –  говорил  он  себе  в  гостиной  и  не  находил  ответа.  «Да  наконец,  –
               спрашивал  он  себя  пред  поворотом  в  кабинет,  –  что  же  случилось?  Ничего.  Она  долго
               говорила  с  ним.  Ну  что  же?  Мало  ли  женщина  в  свете  с  кем  может  говорить?  И  потом,
               ревновать  –  значит  унижать  и  себя  и  ее»,  –  говорил  он  себе,  входя  в  ее  кабинет;  но
               рассуждение это, прежде имевшее такой вес для него, теперь ничего не весило и не значило.
               И он от двери спальной поворачивался опять к зале; но, как только он входил назад в темную
               гостиную,  ему какой-то голос говорил,  что это не так и что если другие заметили это, то
               значит,  что  есть  что-нибудь.  И  он  опять  говорил  себе  в  столовой:  «Да,  это  необходимо
               решить  и  прекратить  и  высказать  свой  взгляд…»  И  опять  в  гостиной  пред  поворотом  он
               спрашивал себя: как решить? И потом спрашивал себя, что случилось? И отвечал: ничего, и
               вспоминал  о  том,  что  ревность  есть  чувство,  унижающее  жену,  но  опять  в  гостиной
               убеждался, что случилось что-то. Мысли его, как и тело, совершали полный круг, не нападая
               ни на что новое. Он заметил это, потер себе лоб и сел в ее кабинете.
                     Тут, глядя на ее стол с лежащим наверху малахитовым бюваром и начатою запиской,
               мысли его вдруг изменились. Он стал думать о ней, о том, что она думает и чувствует. Он
               впервые живо представил себе ее личную жизнь, ее мысли, ее желания, и мысль, что у нее
               может и должна быть своя особенная жизнь, показалась ему так страшна, что он поспешил
               отогнать ее. Это была та пучина, куда ему страшно было заглянуть. Переноситься мыслью и
               чувством в другое существо было душевное действие, чуждое Алексею Александровичу. Он
               считал это душевное действие вредным и опасным фантазерством.
                     «И ужаснее всего то, – думал он, – что теперь именно, когда подходит к концу мое дело
               (он думал о проекте, который он проводил теперь), когда мне нужно все спокойствие и все
               силы души, теперь на меня сваливается эта бессмысленная тревога. Но что же делать? Я не
               из таких людей, которые переносят беспокойство и тревоги и не имеют силы взглянуть им в
               лицо».
                     – Я должен обдумать, решить и отбросить, – проговорил он вслух.
                     «Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе, это не мое
               дело, это дело ее совести и подлежит религии», – сказал он себе, чувствуя облегчение при
               сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
                     «Итак, – сказал себе Алексей Александрович,  – вопросы о ее чувствах и так далее  –
               суть  вопросы  ее  совести,  до  которой  мне  не  может  быть  дела.  Моя  же  обязанность  ясно
               определяется.  Как  глава  семьи,  я  лицо  обязанное  руководить  ею,  и  потому  отчасти  лицо
               ответственное;  я  должен  указать  опасность,  которую  я  вижу,  предостеречь  и  даже
               употребить власть. Я должен ей высказать».
                     И в голове Алексея Александровича сложилось ясно все, что он теперь скажет жене.
               Обдумывая,  что  он  скажет,  он  пожалел  о  том,  что  для  домашнего  употребления,  так
               незаметно, он должен употребить свое время и силы ума; но, несмотря на то, в голове его
               ясно и отчетливо, как доклад, составилась форма и последовательность предстоящей речи.
               «Я должен сказать и высказать следующее: во-первых, объяснение значения общественного
               мнения  и  приличия;  во-вторых,  религиозное  объяснение  значения  брака;  в  третьих,  если
               нужно,  указание  на  могущее  произойти  несчастье  для  сына;  в-четвертых,  указание  на  ее
               собственное  несчастье».  И,  заложив  пальцы  за  пальцы,  ладонями  книзу,  Алексей
   79   80   81   82   83   84   85   86   87   88   89