Page 156 - Идиот

господин Бурдовский человек чистый, несмотря на все видимости, и князь теперь скорее и
охотнее давешнего может предложить ему и свое дружеское содействие и ту деятельную
помощь, о которой он упоминал давеча, говоря о школах и о Павлищеве.
- Остановитесь, Гаврила Ардалионович, остановитесь! - крикнул князь в настоящем
испуге, но было уже поздно.
- Я сказал, я уже три раза говорил, - раздражительно крикнул Бурдовский, - что не хочу
денег. Я не приму… зачем… не хочу… вон!..
И он чуть не побежал с террасы. Но племянник Лебедева схватил его за руку и что-то
шепнул ему. Тот быстро воротился и, вынув из кармана незапечатанный письменный
конверт большого формата, бросил его на столик, стоявший подле князя.
- Вот деньги!.. Вы не смели… не смели!.. Деньги!
- Двести пятьдесят рублей, которые вы осмелились прислать ему в виде подаяния чрез
Чебарова, - пояснил Докторенко.
- В статье сказано пятьдесят! - крикнул Коля.
- Я виноват! - сказал князь, подходя к Бурдовскому: - я очень виноват перед вами,
Бурдовский, но я не как подаяние послал, поверьте. Я и теперь виноват… я давеча виноват.
(Князь был очень расстроен, имел вид усталый и слабый, и слова его были несвязны.) Я
сказал о мошенничестве… но это не про вас, я ошибся. Я сказал, что вы… такой же, как я, -
больной. Но вы не такой же, как я, вы… даете уроки, вы мать содержите. Я сказал, что вы
ославили вашу мать, но вы ее любите; она сама говорит… я не знал… Гаврила
Ардалионович мне давеча не договорил… я виноват. Я осмелился вам предложить десять
тысяч, но я виноват, я должен был сделать это не так, а теперь… нельзя, потому что вы меня
презираете…
- Да это сумасшедший дом! - вскричала Лизавета Прокофьевна.
- Конечно, дом сумасшедших! - не вытерпела и резко проговорила Аглая, но слова ее
пропали в общем шуме; все уже громко говорили, все рассуждали, кто спорил, кто смеялся.
Иван Федорович Епанчин был в последней степени негодования и, с видом оскорбленного
достоинства, поджидал Лизавету Прокофьевну. Племянник Лебедева ввернул последнее
словечко:
- Да, князь, вам надо отдать справедливость, вы-таки умеете пользоваться вашею… ну,
болезнию (чтобы выразиться приличнее); вы в такой ловкой форме сумели предложить вашу
дружбу и деньги, что теперь благородному человеку принять их ни в каком случае
невозможно. Это или уж слишком невинно, или уж слишком ловко… вам, впрочем,
известнее.
- Позвольте, господа, - вскричал Гаврила Ардалионович, развернувший между тем
пакет с деньгами, - тут вовсе не двести пятьдесят рублей, а всего только сто. Я для того,
князь, чтобы не вышло какого недоумения.
- Оставьте, оставьте, - замахал руками князь Гавриле Ардалионовичу.
- Нет, не "оставьте"! - прицепился сейчас же племянник Лебедева. - Нам оскорбительно
ваше "оставьте", князь. Мы не прячемся, мы заявляем открыто: да, тут только сто рублей, а
не все двести пятьдесят, но разве это не все равно…
- Н-нет, не все равно, - с видом наивного недоумения успел ввернуть Гаврила
Ардалионович.
- Не перебивайте меня; мы не такие дураки как вы думаете, господин адвокат, - с
злобною досадой воскликнул племянник Лебедева, - разумеется, сто рублей не двести
пятьдесят рублей, и не все равно, но важен принцип; тут инициатива важна, а что не достает
ста пятидесяти рублей, это только частность. Важно то, что Бурдовский не принимает
вашего подаяния, ваше сиятельство, что он бросает его вам в лицо, а в этом смысле все
равно, что сто, что двести пятьдесят. Бурдовский не принял десяти тысяч: вы видели; не
принес бы и ста рублей, если бы был бесчестен! Эти сто пятьдесят рублей пошли в расход
Чебарову на его поездку к князю. Смейтесь скорее над нашею неловкостию, над нашим
неуменьем вести дела; вы и без того нас всеми силами постарались сделать смешными; но не