Page 161 - Идиот

- Единственно из благородства, - громко и звонко заговорил вдруг подскочивший
Келлер, обращаясь прямо к Лизавете Прокофьевне, - единственно из благородства, сударыня,
и чтобы не выдать скомпрометированного приятеля, я давеча утаил о поправках, несмотря на
то, что он же нас с лестницы спустить предлагал, как сами изволили слышать. Для
восстановления истины признаюсь, что я действительно обратился к нему, за шесть
целковых, но отнюдь не для слога, а собственно для узнания фактов, мне большею частью
неизвестных, как к компетентному лицу. Насчет штиблетов, насчет аппетита у швейцарского
профессора, насчет пятидесяти рублей вместо двухсот пятидесяти, одним словом, вся эта
группировка, все это принадлежит ему за шесть целковых, но слог не поправляли.
- Я должен заметить, - с лихорадочным нетерпением и каким-то ползучим голосом
перебил его Лебедев, при распространявшемся все более и более смехе, - что я поправлял
одну только первую половину статьи, но так как в средине мы не сошлись и за одну мысль
поссорились, то я вторую половину уж и не поправлял-с, так что все что там безграмотно (а
там безграмотно!), так уж это мне не приписывать-с…
- Вот он о чем хлопочет! - вскричала Лизавета Прокофьевна.
- Позвольте спросить, - обратился Евгений Павлович к Келлеру, - когда поправляли
статью?
- Вчера утром, - отрапортовал Келлер, - мы имели свидание с обещанием честного
слова сохранить секрет с обеих сторон.
- Это когда он ползал-то перед тобой и уверял тебя в преданности! ну, людишки! Не
надо мне твоего Пушкина, и чтобы дочь твоя ко мне не являлась!
Лизавета Прокофьевна хотела было встать, но вдруг раздражительно обратилась к
смеющемуся Ипполиту:
- Что ж ты, милый, на смех что ли вздумал меня здесь выставлять!
- Сохрани господи, - криво улыбался Ипполит, - но меня больше всего поражает
чрезвычайная эксцентричность ваша, Лизавета Прокофьевна; я, признаюсь, нарочно подвел
про Лебедева, я знал, как на вас подействует, на вас одну, потому что князь действительно
простит и уж наверно простил… даже, может, извинение в уме подыскал, ведь так, князь, не
правда ли?
Он задыхался, странное волнение его возрастало с каждым словом.
- Ну?.. - гневно проговорила Лизавета Прокофьевна, удивляясь его тону: - ну?
- Про вас я уже много слышал, в этом же роде… с большою радостию… чрезвычайно
научился вас уважать, - продолжал Ипполит.
Он говорил одно, но так, как будто бы этими самыми словами хотел сказать совсем
другое. Говорил с оттенком насмешки и в то же время волновался несоразмерно, мнительно
оглядывался, видимо путался и терялся на каждом слове, так что все это, вместе с его
чахоточным видом и с странным, сверкающим, и как будто исступленным взглядом,
невольно продолжало привлекать к нему внимание.
- Я бы удивился, совсем, впрочем, не зная света (я сознаюсь в этом), тому, что вы не
только сами остались в обществе давешней нашей компании, для вас неприличной, но и
оставили этих… девиц, выслушивать дело скандальное, хотя они уже все прочли в романах.
Я, может быть, впрочем, не знаю… потому что сбиваюсь, но во всяком случае, кто кроме вас
мог остаться… по просьбе мальчика (ну да, мальчика, я опять сознаюсь) провести с ним
вечер и принять… во всем участие и… с тем… что на другой день стыдно… (я, впрочем,
согласен, что не так выражаюсь), я все это чрезвычайно хвалю и глубоко уважаю, хотя уже
по лицу одному его превосходительства, вашего супруга, видно как все это для него не
принято… Хи-хи! - захихикал он, совсем спутавшись, и вдруг так закашлялся, что минуты
две не мог продолжать.
- Даже задохся! - холодно и резко произнесла Лизавета Прокофьевна, с строгим
любопытством рассматривая его: - ну, милый мальчик, довольно с тобою. Пора!
- Позвольте же и мне, милостивый государь, с своей стороны вам заметить, -
раздражительно вдруг заговорил Иван Федорович, потерявший последнее терпение, - что