Page 97 - Идиот

вот это так по-нашему! - вскрикивал он, не помня себя. - Ну кто из вас, мазурики, такую
штуку сделает - а?
Князь наблюдал грустно и молча.
- Я зубами выхвачу за одну только тысячу! - предложил было Фердыщенко.
- Зубами-то и я бы сумел! - проскрежетал кулачный господин, сзади всех, в припадке
решительного отчаяния. - Ч-чоррт возьми! Горит, все сгорит! - вскричал он, увидев пламя.
- Горит, горит! - кричали все в один голос почти все тоже порываясь к камину.
- Ганя, не ломайся, в последний раз говорю!
- Полезай! - заревел Фердыщенко, бросаясь к Гане в решительном исступлении и
дергая егоза рукав: - полезай, фанфаронишка! Сгорит! О, пр-р-роклятый!
Ганя с силой оттолкнул Фердыщенка, повернулся и пошел к дверям; но, не сделав и
двух шагов, зашатался и грохнулся об пол.
- Обморок! - закричали кругом.
- Матушка, сгорят! - вопил Лебедев.
- Даром сгорят! - ревели со всех сторон.
- Катя, Паша, воды ему, спирту! - крикнула Настасья Филипповна, схватила каминные
щипцы и выхватила пачку. Вся почти наружная бумага обгорела и тлела, но тотчас же было
видно, что внутренность была не тронута. Пачка была обернута в тройной газетный лист, и
деньги были целы. Все вздохнули свободнее.
- Разве только тысченочка какая-нибудь поиспортилась, а остальные все целы, - с
умилением выговорил Лебедев.
- Все его! Вся пачка его! Слышите, господа! - провозгласила Настасья Филипповна,
кладя пачку возле Гани: - а не пошел-таки, выдержал! Значит, самолюбия еще больше, чем
жажды денег. Ничего, очнется! А то бы зарезал, пожалуй… вон уж и приходит в себя.
Генерал, Иван Петрович, Дарья Алексеевна, Катя, Паша, Рогожин, слышали? Пачка его,
Ганина, Я отдаю ему в полную собственность, в вознаграждение… ну, там, чего бы то ни
было! Скажите ему. Пусть тут подле него и лежит… Рогожин, марш! Прощай, князь, в
первый раз человека видела! Прощайте, Афанасий Иванович, merci!
Вся Рогожинская ватага с шумом, с громом, с криками пронеслась по комнатам к
выходу, вслед за Рогожиным и Настасьей Филипповной. В зале девушки подали ей шубу;
кухарка Марфа прибежала из кухни. Настасья Филипповна всех их перецеловала.
- Да неужто, матушка, вы нас совсем покидаете? Да куда же вы пойдете? И еще в день
рождения, в такой день! - спрашивали расплакавшиеся девушки, целуя у ней руки.
- На улицу пойду, Катя, ты слышала, там мне и место,. а не то в прачки! Довольно с
Афанасием Ивановичем! Кланяйтесь ему от меня, а меня не поминайте лихом…
Князь стремглав бросился к подќезду, где все рассаживались на четырех тройках с
колокольчиками. Генерал успел догнать его еще на лестнице.
- Помилуй, князь, опомнись! - говорил он, хватая его за руку: - брось! Видишь, какая
она! Как отец говорю…
Князь поглядел на него, но, не сказав ни слова, вырвался и побежал вниз.
У подќезда, от которого только-что откатили тройки, генерал разглядел, что князь
схватил первого извозчика и крикнул ему "в Екатерингоф, вслед за тройками". Затем
подкатил генеральский серенький рысачек и увлек генерала домой, с новыми надеждами и
расчетами, и с давешним жемчугом, который генерал все-таки не забыл взять с собой.
Между расчетами мелькнул ему раза два и соблазнительный образ Настасьи Филипповны;
генерал вздохнул:
- Жаль! Искренно жаль! Погибшая женщина! Женщина сумасшедшая!.. Ну-с, а князю
теперь не Настасью Филипповну надо…
В этом же роде несколько нравоучительных и напутственных слов произнесено было и
другими двумя собеседниками из гостей Настасьи Филипповны, рассудившими пройти
несколько пешком.
- Знаете, Афанасий Иванович, это, как говорят, у японцев в этом роде бывает, - говорил