Page 5 - Казаки

на практическую деятельность, — не силу ума, сердца, образования, а тот неповторяющийся
порыв, ту на один раз данную человеку власть сделать из себя все, что он хочет, и как ему
кажется, и из всего мира все, что ему хочется. Правда, бывают люди, лишенные этого
порыва, которые, сразу входя в жизнь, надевают на себя первый попавшийся хомут и честно
работают в нем до конца жизни. Но Оленин слишком сильно сознавал в себе присутствие
этого всемогущего Бога молодости, эту способность превратиться в одно желание, в одну
мысль, способность захотеть и сделать, способность броситься головой вниз в бездонную
пропасть, не зная за что, не зная зачем. Он носил в себе это сознание, был горд им и, сам не
зная этого, был счастлив им. Он любил до сих пор только себя одного и не мог не любить,
потому что ждал от себя одного хорошего и не успел еще разочароваться в самом себе.
Уезжая из Москвы, он находился в том счастливом, молодом настроении духа, когда, сознав
прежние ошибки, юноша вдруг скажет себе, что все это было не то, — что все прежнее было
случайно и незначительно, что он прежде не хотел жить хорошенько, но что теперь, с
выездом его из Москвы, начинается новая жизнь, в которой уже не будет больше тех
ошибок, не будет раскаяния, а наверное будет одно счастие.
Как всегда бывает в дальней дороге, на первых двух-трех станциях воображение
остается в том месте, откуда едешь, и потом вдруг, с первым утром, встреченным в дороге,
переносится к цели путешествия и там уже строит замки будущего. Так случилось и с
Олениным.
Выехав за город и оглядев снежные поля, он порадовался тому, что он один среди этих
полей, завернулся в шубу, опустился на дно саней, успокоился и задремал. Прощанье с
приятелями растрогало его, и ему стала вспоминаться вся последняя зима, проведенная им в
Москве, и образы этого прошедшего, перебиваемые неясными мыслями и упреками, стали
непрошено возникать в его воображении.
Ему вспомнился этот провожавший его приятель и его отношения к девушке, о которой
они говорили. Девушка эта была богата. «Каким образом он мог любить ее, несмотря на то,
что она меня любила? „ — думал он, и нехорошие подозрения пришли ему в голову. „Много
есть нечестности в людях, как подумаешь. А отчего же я еще не любил в самом
деле? — представился ому вопрос. — Все говорят мне, что я не любил. Неужели я
нравственный урод?“ И он стал вспоминать свои увлечения. Вспомнил он первое время
своей светской жизни и сестру одного из своих приятелей, с которою он проводил вечера за
столом при лампе, освещавшей ее тонкие пальцы за работой и низ красивого тонкого лица, и
вспомнились ему эти разговоры, тянувшиеся как «жив-жив курилка“, и общую неловкость, и
стеснение, и постоянное чувство возмущения против этой натянутости. Какой-то голос все
говорил: не то, не то , и точно вышло не то. Потом вспомнился ему бал и мазурка с
красивою Д. «Как я был влюблен в эту ночь, как был счастлив! И как мне больно и досадно
было, когда я на другой день утром проснулся и почувствовал, что я свободен! Что же она,
любовь, не приходит, не вяжет меня по рукам и по ногам? — думал он. — Нет, нет любви!
Соседка барыня, говорившая одинаково мне, и Дубровину, и предводителю, что любит
звезды, была также не то». И вот ему вспоминается его хозяйственная деятельность в
деревне, и опять не на чем с радостию остановиться в этих воспоминаниях. «Долго они будут
говорить о моем отъезде?» — приходит ему в голову. Но кто это они? — он не знает, и вслед
за этим приходит ему мысль, заставляющая его морщиться и произносить неясные звуки: это
воспоминание о мосье Капеле и 678 рублях, которые он остался должен портному, — и он
вспоминает слова, которыми он упрашивал портного подождать еще год, и выражение
недоумения и покорности судьбе, появившееся на лице портного. «Ах, Боже мой, Боже
мой!» — повторяет он, щурясь и стараясь отогнать несносную мысль. «Однако она меня,
несмотря на то, любила, — думает он о девушке, про которую шла речь при
прощанье. — Да, коли я бы на ней женился, у меня бы не было долгов, а теперь я остался
должен Васильеву». И представляется ему последний вечер игры с г. Васильевым в клубе,
куда он поехал прямо от нее, и вспоминаются униженные просьбы играть еще и его
холодные отказы. «Год экономии, и все это будет заплачено, и черт их возьми…» Но