Page 15 - Леди Макбет Мценского уезда

Пропал Зиновий Борисыч, да и только.
Пошли розыски, но ничего не открывалось: купец как в воду канул. По показанию
арестованного ямщика узнали только, что над рекою под монастырем купец встал и пошел.
Дело не выяснилось, а тем временем Катерина Львовна поживала себе с Сергеем, по
вдовьему положению, на свободе. Сочиняли наугад, что Зиновий Борисыч то там, то там, а
Зиновий Борисыч все не возвращался, и Катерина Львовна лучше всех знала, что
возвратиться ему никак невозможно.
Прошел так и месяц, и другой, и третий, и Катерина Львовна почувствовала себя в
тягости.
– Наш капитал будет, Сережечка: есть у меня наследник, – сказала она и пошла
жаловаться Думе, что так и так, она чувствует себя, что – беременна, а в делах застой
начался: пусть ее ко всему допустят.
Не пропадать же коммерческому делу. Катерина Львовна жена своему мужу законная;
долгов в виду нет, ну и следует, стало быть, допустить ее. И допустили.
Живет Катерина Львовна, царствует, и Серегу по ней уже Сергеем Филипычем стали
звать; а тут хлоп, ни оттуда ни отсюда, новая напасть. Пишут из Ливен городскому голове,
что Борис Тимофеич торговал не на весь свой капитал, что более, чем его собственных денег,
у него в обороте было денег его малолетнего племянника, Федора Захарова Лямина, и что
дело это надо разобрать и не давать в руки одной Катерине Львовне. Пришло это известие,
поговорил о нем голова Катерине Львовне, а эдак через неделю бац – из Ливен приезжает
старушка с небольшим мальчиком.
– Я, – говорит, – покойному Борису Тимофеичу сестра двоюродная, а это – мой
племянник Федор Лямин.
Катерина Львовна их приняла.
Сергей, наблюдая со двора этот приезд и прием, сделанный Катериною Львовною
приезжим, побледнел как плат.
– Чего ты? – спросила его хозяйка, заметив его мертвую бледность, когда он вошел
вслед за приезжими и, разглядывая их, остановился в передней.
– Ничего, – отвечал, поворачиваясь из передней в сени, приказчик. – Думаю, сколь эти
Ливны дивны, – договорил он со вздохом, затворяя за собой сеничную дверь.
– Ну, а как же теперь быть? – спрашивал Катерину Львовну Сергей Филипыч, сидя с
нею ночью за самоваром. – Теперь, Катерина Ильвовна, выходит все наше с вами дело прах.
– Отчего так прах, Сережа?
– Потому что это все теперь в раздел пойдет. Над чем же тут над пустым делом будет
хозяйничать?
– Неш с тебя, Сережа, мало будет?
– Да не о том, что с меня; а я в том только сумлеваюсь, что счастья уж того нам не
будет.
– Как так? За что нам, Сережа, счастья не будет?
– Потому, как по любви моей к вам я желал бы, Катерина Ильвовна, видеть вас
настоящей дамой, а не то что как вы допреж сего жили, – отвечал Сергей Филипыч. – А
теперь наоборот того выходит, что при уменьшении капитала мы и даже против прежнего
должны гораздо ниже еще произойти.
– Да неш мне это, Сережечка, нужно?
– Оно точно, Катерина Ильвовна, что вам, может быть, это и совсем не в интересе, ну
только для меня, как я вас уважаю, и опять же супротив людских глаз, подлых и
завистливых, ужасно это будет больно. Вам там как будет угодно, разумеется, а я так своим
соображением располагаю, что никогда я через эти обстоятельства счастлив быть не могу.
И пошел и пошел Сергей играть Катерине Львовне на эту ноту, что стал он через Федю
Лямина самым несчастным человеком, лишен будучи возможности возвеличить и отличить
ее, Катерину Львовну, предо всем своим купечеством. Сводил это Сергей всякий раз на то,
что не будь этого Феди, то родит она, Катерина Львовна, ребенка до девяти месяцев после