Page 16 - Леди Макбет Мценского уезда

пропажи мужа, достанется ей весь капитал и тогда счастию их конца-меры не будет.

Глава десятая

А потом вдруг Сергей и перестал совсем говорить о наследнике. Как только
прекратились о нем речи в устах Сергеевых, так засел Федя Лямин и в ум и в сердце
Катерины Львовны. Даже задумчивая и к самому Сергею неласковая она стала. Спит ли, по
хозяйству ли выйдет, или богу молиться станет, а на уме все у нее одно: «Как же это? за что
и в самом деле должна я через него лишиться капитала? Столько я страдала, столько греха на
свою душу приняла, – думает Катерина Львовна, – а он без всяких хлопот приехал и
отнимает у меня… И добро бы человек, а то дитя, мальчик…»
На дворе стали ранние заморозки. О Зиновии Борисыче, разумеется, никаких слухов
ниоткуда не приходило. Катерина Львовна полнела и все ходила задумчивая; по городу на ее
счет в барабаны барабанили, добираясь, как и отчего молодая Измайлова все неродица была,
все худела да чаврела, и вдруг спереди пухнуть пошла. А отрочествующий сонаследник
Федя Лямин в легком беличьем тулупе погуливал по двору да ледок по колдобинкам
поламывал.
– Ну, Феодор Игнатьич! ну, купецкий сын! – кричит, бывало, на него, пробегая по
двору, кухарка Аксинья. – Пристало это тебе, купецкому-то сыну, да в лужах копаться?
А сонаследник, смущавший Катерину Львовну с ее предметом, побрыкивал себе
безмятежным козликом и еще безмятежнее спал супротив пестовавшей его бабушки, не
думая и не помышляя, что он кому-нибудь перешел дорогу или поубавил счастья.
Наконец набегал себе Федя ветряную оспу, а к ней привязалась еще простудная боль в
груди, и мальчик слег. Лечили его сначала травками да муравками, а потом и за лекарем
послали.
Стал ездить лекарь, стал прописывать лекарства, стали их давать мальчику по часам, то
сама бабушка, а то Катерину Львовну попросит.
– Потрудись, – скажет, – Катеринушка, – ты, мать, сама человек грузный, сама суда
божьего ждешь; потрудись.
Катерина Львовна не отказывала старухе. Пойдет ли та ко всенощной помолиться за
«лежащего на одре болезни отрока Феодора» или к ранней обедне часточку за него вынуть,
Катерина Львовна сидит у больного, и напоит его, и лекарство ему даст вовремя.
Так пошла старушка к вечерне и ко всенощной под праздник введения, а Катеринушку
попросила присмотреть за Федюшкой. Мальчик в эту пору уже обмогался.
Катерина Львовна взошла к Феде, а он сидит на постели в своем беличьем тулупчике и
читает патерик.
– Что ты это читаешь, Федя? – спросила его, усевшись в кресло, Катерина Львовна.
– Житие, тетенька, читаю.
– Занятно?
– Очень, тетенька, занятно.
Катерина Львовна подперлась рукою и стала смотреть на шевелящего губами Федю, и
вдруг словно демоны с цепи сорвались, и разом осели ее прежние мысли о том, сколько зла
причиняет ей этот мальчик и как бы хорошо было, если бы его не было.
«А ведь что, – думалось Катерине Львовне, – ведь больной он; лекарство ему дают…
мало ли что в болезни… Только всего и сказу, что лекарь не такое лекарство потрафил».
– Пора тебе, Федя, лекарства?
– Пожалуйте, тетенька, – отвечал мальчик и, хлебнув ложку, добавил: – очень занятно,
тетенька, это о святых описывается.
– Ну читай, – проронила Катерина Львовна и, обведя холодным взглядом комнату,
остановила его на разрисованных морозом окнах.
– Надо окна велеть закрыть, – сказала она и вышла в гостиную, а оттуда в залу, а оттуда
к себе наверх и присела.