Page 107 - Мартин Иден

безмерном, невообразимом, и наконец толпа зверей, насытясь видом крови,
в страхе от происходящего, забыла о распрях и стала упрашивать их
разойтись. Видно было, Чурбан вот-вот рухнет и испустит дух или
испустит дух стоя; изуродованный кулаками Мартина и уже на себя
непохожий, он дрогнул, заколебался; но Мартин ринулся на него и
осатанело бил, бил опять и опять.
Казалось, прошла вечность. Чурбан слабел на глазах, а удары с обеих

сторон все сыпались, и тут раздался хруст и правая рука Мартина
бессильно повисла. Перелом. Все слышали хруст и поняли, что он
означает; понял, и Чурбан, как тигр кинулся на искалеченного врага и
обрушил на него град ударов. Команда Мартина рванулась вперед, готовая
вступиться. Оглушенный беспрерывно сыплющимися на него ударами,
Мартин невольно всхлипывал и стонал в безмерном отчаянии, в муке, но
остановил защитников бешеной неистовой бранью.
Он бил одной левой, и, пока бил, упряма, почт в полубеспамятстве, до
него донесся словно издалека приглушенный опасливый ропот обеих
команд и чей-то дрожащий голос:
–Это ж, ребята, не драка. Убийство, надо их растащить.
Но растаскивать не стали, и Мартин был рад и устало, безостановочно
бил левой, лупил кровавое месиво, что маячило напротив, – не лицо, нет,
что-то мерзкое, страшное, качалось перед его затуманенными глазами и
невнятно бормотало, безымянное, невыразимо гнусное, и упорно не
исчезало. И он лупил, лупил, все медленнее и медленнее, и последние

остатки жизненной силы вытекали из него, и проходили века, вечность,
огромные промежутки времени, и наконец он будто сквозь туман заметил,
как это безымянное оседает, медленно оседает на грубый дощатый настил
моста. И вот Мартин стоит над ним и, качаясь на подламывающихся
дрожащих ногах и в поисках опоры цепляясь за воздух, говорит чужим,
неузнаваемым голосом:
– Ну что, хватит с тебя? Слышь, хватит с тебя? Он повторял все одно и
то же, опять и опять– требовательно, умоляюще, угрожающе, а потом
почувствовал: ребята из его команды держат его, похлопывают по спине;
пытаются натянуть на него куртку. И тогда на него нахлынула тьма, и он
канул в небытие.
Жестяной будильник на столе неутомимо тикал, подсчитывая секунды,

но Мартин Иден по-прежнему сидел, уронив голову на руки, и не слышал
счета секунд. Ничего уже он не слышал. Ни о чем не думал. С такой
полнотой пережил он тогдашнее сызнова, что, как и тогда, на мосту
Восьмой улицы, потерял сознанье. Долгую минуту, длились тьма и