Page 259 - Мартин Иден

лепет.
Некий философ-академик, недостойный дышать одним воздухом со
Спенсером, назвал его «Философом недоучек». Сомневаюсь, чтоб вы
прочли хоть десять страниц Спенсера, но существовали критики
– и, надо думать, поумнее вас, – которые прочли из него не больше
вашего и, однако, посмели заявить, будто в его сочинениях нет ни одной
дельной мысли, – и это о Спенсере, чей гений наложил печать на все

научные исследования, на все современное мышление, о человеке, который
стал отцом психологии, который произвел переворот в педагогике, так что
сегодня сынишку французского крестьянина обучают грамоте и
арифметике, следуя принципам Спенсера. И это презренное комариное
племя набрасывается на него, оскорбляет его память, а само кормится его
идеями, применяет их в жизни. Ведь тем немногим, что осело у них в
мозгах, они прежде всего обязаны Спенсеру. Не будь Спенсера, у этих
ученых попугаев не оказалось бы и малой толики подлинного знания.
И однако даже ректор Фербенкс из Оксфорда, человек, чье положение
повыше вашего, судья Блаунт, сказал, что потомки отвергнут Спенсера,
скорее назвав его мечтателем и поэтом, чем мыслителем. Да вся эта шатия
сплошь – болтуны и брехуны. Один изрек: «Основные начала» не вовсе
лишены литературных достоинств". А другие заявляли, что он не
оригинальный мыслитель, а просто усердный труженик. Болтуны и
брехуны! Болтуны и брехуны!

Мартин круто оборвал свою речь, ив комнате воцарилась мертвая
тишина. В семье Руфи судью Блаунта почитали как человека влиятельного
и достигшего высокого положения, и вспышка Мартина всех ужаснула.
Остаток вечера прошел как на похоронах, судья Блаунт и мистер Морз
беседовали только друг с другом, общий разговор никак не клеился. А
потом, когда Руфь осталась наедине с Мартином, разразилась буря.
– Ты невыносим, – рыдала она. Но его гнев еще не потух, и он
продолжал бормотать:
– Скоты! Скоты!
Руфь сказала, что он оскорбил судью.
– Сказав ему правду в глаза? – возразил Мартин.
– Мне все равно, правда это или неправда, – настаивала она. –
Существуют границы приличия, и ты не имеешь права никого оскорблять.

– А тогда какое право у судьи Блаунта оскорблять правду?
– резко спросил Мартин. – Уж конечно, нападать на правду куда
предосудительней, чем оскорбить ничтожество вроде этого Блаунта. А он
поступил еще хуже. Он чернил мя великого, благородного человека,