Page 264 - Мартин Иден

Мартину. Они ошеломляли его новым для него ходом мысли, и ему
открывались, не новые законы биологии, а новое толкование старых
законов. Спор слишком задевал их за живое, чтобы постоянно соблюдать
вежливость, и председатель не раз яростно стучал, колотил по столу,
призывая к порядку.
Случилось так, что в зале сидел молокосос-репортер, которого
отрядили туда в день, небогатый событиями, и он исступленно жаждал

сенсации. Журналист он был самый заурядный. Этакое легкомысленное и
бойкое перо. Уследить за спором он по невежеству не мог. И сидел с
приятным чувством своего неизмеримого превосходства над этими
одержимыми болтунами из рабочего класса. Вдобавок он питал
величайшее уважение ко всем, кто занимает высокие посты и определяет
политику государств и газет. А еще у него была мечта – достичь того
свойственного идеальному репортеру совершенства, при котором из ничего
можно сделать нечто, и даже весьма шумное нечто.
О чем тут спорили, он так и не понял. Да и на что ему было понимать.
В таких словах, как «революция», он обрел ключ. Как палеонтолог
способен воссоздать весь скелет по одной выкопанной кости, так и он готов
был воссоздать всю речь по одному слову «революция». Он сделал это той
же ночью, и сделал недурно; а поскольку больше, всего шуму поднялось от
выступления Мартина, молокосос-репортер всю сочиненную им речь
приписал ему, сделал его главным заправилой всего действа, преобразив

его реакционный индивидуализм в самую что ни на есть зажигательную
речь социалиста, «красного». Сей молокосос был еще и художественной
натурой – широкими мазками он наложил местный колорит – ораторствуют
длинноволосые, с горящими глазами истерики и выродки, голоса дрожат от
страсти, вскидываются сжатые кулаки, и все это на фоне ругани, воплей,
хриплого рычания разъяренных людей.