Page 53 - Мартин Иден

любовь – это безмятежная привязанность, нежное служение любимому в
неярком свете напоенного ароматом цветов неземного покоя. Ей и не
снились вулканические потрясения любви, палящий жар, что испепеляет
сердце, обращает в бесплодную пустыню. Не знала она, какие силы таятся
в людях и в ней самой; пучины жизни прикрывала красивая сказка.
Супружеская привязанность, соединявшая ее родителей, представлялась ей
идеальной любовной близостью, и она предвкушала, как рано или поздно,

без потрясений и волнений, и сама вступит в такую же исполненную тихой
прелести жизнь бок о бок с любимым.
Оттого она и смотрела на Мартина Идена как на некую новинку,
личность необычную, и воображала, что этой новизной и необычностью он
так на нее и действует. Что ж тут удивительного! Ведь когда смотришь на
диких животных в зверинце, когда видишь, как разыгралась буря, когда
вздрагиваешь при вспышке зигзага молнии, тоже испытываешь
непривычные чувства. Во всем этом узнаешь стихию, что-то стихийное
есть и в нем. Он приносит с собой дыхание морских ветров, необъятных
просторов. Отблески тропического солнца пламенеют в его лице, а в
упругих вздувшихся мышцах ощущается первобытная сила жизни.
Таинственный мир суровых людей и еще более суровых дел, мир,
недоступный ей, оставил на нем рубцы и шрамы. Он неприручен, дик, и то,
как он покорен ей, в глубине души льстило ее тщеславию. Да еще родилось
самое обыкновенное желание приручить дикаря. Желание неосознанное, у

нее и в мыслях не было, что, в сущности, она хочет вылепить его по образу
и подобию своего отца, которого она считала прекраснейшим человеком. И
где ей, такой неискушенной, было понять, что ощущение стихийности,
которое исходит от него, и есть величайшая стихия на свете – сама
любовь, – сила, что необоримо влечет друг к другу через весь мир мужчин
и женщин, и столь же властно вынуждает оленей в должный час убивать
друг друга ради самки, и даже простейшие частицы заставляет
соединяться.
Быстрый духовный рост Мартина изумлял и занимал Руфь. Она
обнаружила в нем достоинства, о которых и не подозревала и которые
раскрывались день ото дня, точно цветы на щедрой почве. Она читала ему
вслух Браунинга и часто поражалась, как оригинально он толковал спорные
места. Ей не понять было, что, зная людей и самую жизнь, он как раз

поэтому очень часто толковал эти места правильнее, чем она. Его суждения
казались ей наивными, хотя нередко дерзкий полет мысли уносил его в
такие звездные дали, куда она не в силах была следовать за ним, и лишь
загоралась и трепетала от столкновения с этой неведомой силой. Потом она