Page 85 - Мартин Иден

окружающего, всматривался во вновь открытый мир. За столом не слышал
пустых разговоров о ничтожных или гнусных мелочах и во всем, что
попадалось на глаза, нетерпеливо отыскивал причину и следствие. В куске
мяса на тарелке ему сияло солнце, и он мысленно прослеживал путь
солнечной энергии через все превращения назад к ее источнику за сотню
миллионов миль, или прослеживал ее дальнейший путь к мышцам, которые
двигают руку и она режет мясо, к мозгу, откуда исходят приказы мышцам

двигаться и резать мясо, и вот уже перед внутренним взором само солнце
сияет у него в мозгу. Озаренный этой мыслью, он не слыхал, как Джим
шепнул: «Рехнулся», – не видел, с какой тревогой смотрит на него сестра,
не заметил, как Бернард Хиггинботем многозначительно покрутил пальцем
у виска: дескать, у шурина ум за разум зашел.
Пожалуй, больше всего Мартина поразила взаимосвязь знаний, всех
знаний. Он всегда был пытлив, и, что бы ни узнал, откладывал в отдельную
ячейку памяти. Так, у него был огромный запас сведений о мореплавании.
И уже немалый запас представлений о женщинах. Но ему казалось, между
мореплаванием и женщинами не было ничего общего. Ничто не связывало
эти разные ячейки памяти. Он счел бы смехотворным, невозможным, будто,
по самой природе знания, возможна какая-то связь между женщиной,
бьющейся в истерике, и шхуной, подхваченной штормом или потерявшей
курс. А Герберт Спенсер показал ему, что не только нет в этом ничего
смехотворного, но, напротив, тут непременно должна быть связь. Все

соотносится одно с другим, от отдаленнейшей звезды, затерянной в
небесных просторах, до мириадов атомов в песчинке под ногой.
Это новое представление не переставало изумлять Мартина, и он
ловил себя на том, что постоянно ищет связь между всем и вся в подлунном
мире и в заоблачных высях. Он составлял списки самых несочетаемых
явлений и понятий и не успокаивался, пока не удавалось установить между
ними родство – родство между любовью, поэзией, землетрясением, огнем,
гремучими змеями, радугой, драгоценными камнями, уродствами,
солнечными закатами, львиным рыком, светильным газом, людоедством,
красотой, убийством; рычагом, точкой опоры и табаком. Таким образом он
объединял вселенную и разбирался в ней, разглядывал или бродил по ее
закоулкам, тропинкам и дебрям не как перепуганный скиталец в чащобе
неразгаданных тайн, сам не ведающий, чего ищет, нет, он наблюдал, и

отмечал на карте, и постигал все, что только можно. И чем больше узнавал,
тем горячей восхищался вселенной, и жизнью, и тем, что сам живет в этом
мире.
– Дурак!-кричал он своему отражению в зеркале. – Ты хотел писать и