Page 80 - Обыкновенная история

племяннику кресло, – я вижу, что с тобой точно надо поговорить не шутя. Поговорим же. Ты
пришел ко мне за помощью: я помогу тебе, только иначе, нежели как ты думаешь, и с
уговором – слушаться. Не зови никого в свидетели: проку не будет. Из пустяков сделаешь
историю, она разнесется везде, тебя осмеют или, еще хуже, сделают неприятность. Никто не
пойдет, а если наконец найдется какой-нибудь сумасшедший, так все напрасно: граф не
станет драться; я его знаю.
– Не станет! так в нем нет ни капли благородства! – с злостью заметил Александр, – я
не полагал, чтоб он был низок до такой степени!
– Он не низок, а только умен.
– Так, по вашему мнению, я глуп?
– Н… нет, влюблен, – сказал Петр Иваныч с расстановкой.
– Если вы, дядюшка, намерены объяснять мне бессмысленность дуэли как
предрассудка, то я предупреждаю вас – это напрасный труд: я останусь тверд.
– Нет: это уж давно доказано, что драться – глупость вообще; да все дерутся; мало ли
ослов? их не вразумишь. Я хочу только доказать, что тебе именно драться не следует.
– Любопытно, как вы убедите меня.
– Вот послушай. Скажи-ка, ты на кого особенно сердит: на графа или на нее… как ее…
Анюта, что ли?
– Я его ненавижу, ее презираю, – сказал Александр.
– Начнем с графа: положим, он примет твой вызов, положим даже, что ты найдешь
дурака свидетеля – что ж из этого? Граф убьет тебя, как муху, а после над тобой же все будут
смеяться; хорошо мщение! А ты ведь не этого хочешь: тебе бы вон хотелось истребить
графа.
– Неизвестно, кто кого убьет, – сказал Александр.
– Наверное он тебя. Ты ведь, кажется, вовсе стрелять не умеешь, а по правилам первый
выстрел – его.
– Тут решит божий суд.
– Ну так воля твоя, – он решит в его пользу. Граф, говорят, в пятнадцати шагах пулю в
пулю так и сажает, а для тебя, как нарочно, и промахнется! Положим даже, что суд божий и
попустил бы такую неловкость и несправедливость: ты бы как-нибудь ненарочно и убил его
– что ж толку? разве ты этим воротил бы любовь красавицы? Нет, она бы тебя
возненавидела, да притом тебя бы отдали в солдаты… А главное, ты бы на другой же день
стал рвать на себе волосы с отчаяния и тотчас охладел бы к своей возлюбленной…
Александр презрительно пожал плечами.
– Вы так ловко рассуждаете об этом, дядюшка, – сказал он, – рассудите же, что мне
делать в моем положении?
– Ничего! оставить дело так: оно уже испорчено.
– Оставить счастье в его руках, оставить его гордым обладателем… о! может ли
остановить меня какая-нибудь угроза? Вы не знаете моих мучений! вы не любили никогда,
если думали помешать мне этой холодной моралью… в ваших жилах течет молоко, а не
кровь…
– Полно дичь пороть, Александр! мало ли на свете таких, как твоя – Марья или Софья,
что ли, как ее?
– Ее зовут Надеждой.
– Надежда? а какая же Софья?
– Софья… это в деревне, – сказал Александр нехотя.
– Видишь ли? – продолжал дядя, – там Софья, тут Надежда, в другом месте Марья.
Сердце – преглубокий колодезь: долго не дощупаешься дна. Оно любит до старости…
– Нет, сердце любит однажды…
– И ты повторяешь слышанное от других! Сердце любит до тех пор, пока не истратит
своих сил. Оно живет своею жизнию и так же, как и все в человеке, имеет свою молодость и
старость. Не удалась одна любовь, оно только замирает, молчит до другой; в другой