Page 89 - Обыкновенная история

денежное значение, для того ли, наконец, чтобы его не гнули в дугу нужда, обстоятельства?
Бог его знает. О высоких целях он разговаривать не любил, называя это бредом, а говорил
сухо и просто, что надо дело делать.
Лизавета Александровна вынесла только то грустное заключение, что не она и не
любовь к ней были единственною целью его рвения и усилий. Он трудился и до женитьбы,
еще не зная своей жены. О любви он ей никогда не говорил и у ней не спрашивал; на ее
вопросы об этом отделывался шуткой, остротой или дремотой. Вскоре после знакомства с
ней он заговорил о свадьбе, как будто давая знать, что любовь тут сама собою разумеется и
что о ней толковать много нечего…
Он был враг всяких эффектов – это бы хорошо; но он не любил и искренних
проявлений сердца, не верил этой потребности и в других. Между тем он одним взглядом,
одним словом мог бы создать в ней глубокую страсть к себе; но он молчит, он не хочет. Это
даже не льстит его самолюбию.
Она пробовала возбудить в нем ревность, думая, что тогда любовь непременно
выскажется… Ничего не бывало. Чуть он заметит, что она отличает в обществе
какого-нибудь молодого человека, он спешит пригласить его к себе, обласкает, сам не
нахвалится его достоинствами и не боится оставлять его наедине с женой.
Лизавета Александровна иногда обманывала себя, мечтая, что, может быть, Петр
Иваныч действует стратегически; что не в том ли состоит его таинственная метода, чтоб,
поддерживая в ней всегда сомнение, тем поддерживать и самую любовь. Но при первом
отзыве мужа о любви она тотчас же разочаровывалась.
Если б он еще был груб, неотесан, бездушен, тяжелоумен, один из тех мужей, которым
имя легион, которых так безгрешно, так нужно, так отрадно обманывать, для их и своего
счастья, которые, кажется, для того и созданы, чтоб женщина искала вокруг себя и любила
диаметрально противоположное им, – тогда другое дело: она, может быть, поступила бы, как
поступает большая часть жен в таком случае. Но Петр Иваныч был человек с умом и тактом,
не часто встречающимися. Он был тонок, проницателен, ловок. Он понимал все тревоги
сердца, все душевные бури, но понимал – и только. Весь кодекс сердечных дел был у него в
голове, но не в сердце. В его суждениях об этом видно было, что он говорит как бы
слышанное и затверженное, но отнюдь не прочувствованное. Он рассуждал о страстях верно,
но не признавал над собой их власти, даже смеялся над ними, считая их ошибками,
уродливыми отступлениями от действительности, чем-то вроде болезней, для которых со
временем явится своя медицина.
Лизавета Александровна чувствовала его умственное превосходство над всем
окружающим и терзалась этим. «Если б он не был так умен, – думала она, – я была бы
спасена…» Он поклоняется положительным целям – это ясно, и требует, чтоб и жена жила
не мечтательною жизнию.
«Но, боже мой! – думала Лизавета Александровна, – ужели он женился только для того,
чтоб иметь хозяйку, чтоб придать своей холостой квартире полноту и достоинство семейного
дома, чтоб иметь больше веса в обществе? Хозяйка, жена – в самом прозаическом смысле
этих слов! Да разве он не постигает, со всем своим умом, что и в положительных целях
женщины присутствует непременно любовь?.. Семейные обязанности – вот ее заботы: но
разве можно исполнять их без любви? Няньки, кормилицы, и те творят себе кумира из
ребенка, за которым ходят; а жена, а мать! О, пусть я купила бы себе чувство муками, пусть
бы перенесла все страдания, какие неразлучны с страстью, но лишь бы жить полною
жизнию, лишь бы чувствовать свое существование, а не прозябать!..»
Она взглянула на роскошную мебель и на все игрушки и дорогие безделки своего
будуара – и весь этот комфорт, которым у других заботливая рука любящего человека
окружает любимую женщину, показался ей холодною насмешкой над истинным счастьем.
Она была свидетельницею двух страшных крайностей – в племяннике и муже. Один
восторжен до сумасбродства, другой – ледян до ожесточения.
«Как мало понимают оба они, да и большая часть мужчин, истинное чувство! и как я