Page 149 - Обломов

царствует жаркое лето: набегают иногда облака и проходят.
Если ему и снятся тяжелые сны и стучатся в сердце сомнения, Ольга, как ангел, стоит
на страже, она взглянет ему своими светлыми глазами в лицо, добудет, что у него на
сердце, — и все опять тихо, и опять чувство течет плавно, как река, с отражением новых
узоров неба.
Взгляд Ольги на жизнь, на любовь, на все сделался еще яснее, определеннее. Она
увереннее прежнего глядит около себя, не смущается будущим, в ней развернулись новые
стороны ума, новые черты характера. Он проявляется то поэтически разнообразно, глубоко,
то правильно, ясно, постепенно и естественно…
У ней есть какое-то упорство, которое не только пересиливает все грозы судьбы, но
даже лень и апатию Обломова. Если у ней явится какое-нибудь намерение, так дело и
закипит. Только и слышишь об этом. Если и не слышишь, то видишь, что у ней на уме все
одно, что она не забудет, не отстанет, не растеряется, все сообразит и добьется, чего искала.
Он не мог понять, откуда у ней является эта сила, этот такт — знать и уметь, как и что
делать, какое бы событие ни явилось.
"Это оттого, — думал он, — что у ней одна бровь никогда не лежит прямо, а все
немного поднявшись, и над ней такая тоненькая, чуть заметная складка… Там, в этой
складке, гнездится у ней упорство".
Какое покойное, светлое выражение ни ляжет ей на лицо, а эта складка не
разглаживается и бровь не ложится ровно. Но внешней силы, резких приемов и наклонностей
у ней нет. Настойчивость в намерениях и упорство ни на шаг не увлекают ее из женской
сферы.
Она не хочет быть львицей, обдать резкой речью неловкого поклонника, изумить
быстротою ума всю гостиную, чтоб кто-нибудь из угла закричал: "браво! браво!"
В ней даже есть робость, свойственная многим женщинам: она, правда, не задрожит,
увидя мышонка, не упадет в обморок от падения стула, но побоится пойти подальше от дома,
своротит, завидя мужика, который ей покажется подозрительным, закроет на ночь окно, чтоб
воры не влезли, — все по-женски.
Потом, она так доступна чувству сострадания, жалости! У ней не трудно вызвать слезы,
к сердцу ее доступ легок. В любви она так нежна, во всех отношениях ко всем столько
мягкости, ласкового внимания — словом, она женщина!
Иногда речь ее и сверкнет искрой сарказма, но там блещет такая грация, такой кроткий,
милый ум, что всякий с радостью подставит лоб!
Зато она не боится сквозного ветра, ходит легко одетая в сумерки — ей ничего! В ней
играет здоровье, кушает она с аппетитом, у ней есть любимые блюда, она знает, как и
готовить их.
Да это всё знают многие, но многие не знают, что делать в том или другом случае, а
если и знают, то только заученное, слышанное, и не знают, почему так, а не иначе делают
они, сошлются сейчас на авторитет тетки, кузины…
Многие даже не знают сами, чего им хотеть, а если и решатся на это, то вяло, так что,
пожалуй, надо, пожалуй, и не надо. Это, должно быть, оттого, что у них брови лежат ровно,
дугой, прощипаны пальцами и нет складки на лбу.
Между Обломовым и Ольгой установились тайные, невидимые для других отношения:
всякий взгляд, каждое незначительное слово, сказанное при других, имело для них свой
смысл. Они видели во всем намек на любовь.
И Ольга вспыхнет иногда при всей уверенности в себе, когда за столом расскажут
историю чьей-нибудь любви, похожей на ее историю, а как все истории о любви сходны
между собой, то ей часто приходилось краснеть.
И Обломов при намеке на это вдруг схватит в смущении за чаем такую кучу сухарей,
что кто-нибудь непременно засмеется.
Они стали чутки и осторожны. Иногда Ольга не скажет тетке, что видела Обломова, и
он дома объявит, что едет в город, а сам уйдет в парк.