Page 145 - Обломов

говорил он, взяв ее за руку.
— Чего же вам надо от меня? — Вы сомневаетесь, не ошибка ли моя любовь к вам: я не
могу успокоить вашего сомнения, может быть, и ошибка — я не знаю…
Он выпустил ее руку. Опять занесен нож над ним.
— Как не знаете? Разве вы не чувствуете? — спросил он опять с сомнением на лице. —
Разве вы подозреваете?..
— Я ничего не подозреваю, я сказала вам вчера, что я чувствую, а что будет через год
— не знаю. Да разве после одного счастья бывает другое, потом третье, такое же? —
спрашивала она, глядя на него во все глаза. — Говорите, вы опытнее меня.
Но ему не хотелось уже утверждать ее в этой мысли, и он молчал, покачивая одной
рукой акацию.
— Нет, любят только однажды! — повторил он, как школьник, заученную фразу.
— Вот видите: и я верю в это, — добавила она. — Если же это не так, то, может быть, и
я разлюблю вас, может быть, мне будет больно от ошибки, и вам тоже, может быть, мы
расстанемся!.. Любить два, три раза… нет, нет… Я не хочу верить этому!
Он вздохнул. Это может быть ворочало у него душу, и он задумчиво плелся за ней. Но
ему с каждым шагом становилось легче, выдуманная им ночью ошибка было такое
отдаленное будущее… „Ведь это не одна любовь, ведь вся жизнь такова… — вдруг пришло
ему в голову, — и если отталкивать всякий случай, как ошибку, когда же будет — не
ошибка? Что же я? Как будто ослеп…“
— Ольга, — сказал он, едва касаясь двумя пальцами ее талии (она остановилась), — вы
умнее меня.
Она потрясла головой:
— Нет, проще и смелее. Чего вы боитесь? Ужели вы не шутя думаете, что можно
разлюбить? — с гордою уверенностью спросила она.
— Теперь и я не боюсь! — бодро сказал он. — С вами не страшна судьба!
— Эти слова я недавно где-то читала… у Сю, кажется, — вдруг возразила она с
иронией, обернувшись к нему, — только их там говорит женщина мужчине…
У Обломова краска бросилась в лицо.
— Ольга! Пусть будет все по-вчерашнему, — умолял он, — я не буду бояться ошибок.
Она молчала.
— Да? — робко спрашивал он.
Она молчала.
— Ну, если не хотите сказать, дайте знак какой-нибудь… ветку сирени…
— Сирени… отошли, пропали! — отвечала она. — Вон, видите, какие остались:
поблеклые!
— Отошли, поблекли! — повторил он, глядя на сирени. — И письмо отошло! — вдруг
сказал он.
Она потрясла отрицательно головой. Он шел за ней и рассуждал про себя о письме, о
вчерашнем счастье, о поблекшей сирени.
„В самом деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю
ночь, писал утром? Вот теперь как стало на душе опять покойно… (он зевнул)… ужасно
спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было
бы все по-вчерашнему, тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг на друга, говорили о
счастье. И сегодня бы так же, и завтра…“ Он зевнул во весь рот.
Далее ему вдруг пришло в голову, что бы было, если б письмо это достигло цели, если
б она разделила его мысль, испугалась, как он, ошибок и будущих отдаленных гроз, если б
послушала его так называемой опытности, благоразумия и согласилась расстаться, забыть
друг друга?
Боже сохрани! Проститься, уехать в город, на новую квартиру! Потянулась бы за этим
длинная ночь, скучное завтра, невыносимое послезавтра и ряд дней все бледнее, бледнее…
Как это можно? Да это смерть! А ведь было бы так! Он бы заболел. Он и не хотел