Page 29 - Обломов

учишься? А он разве (он указал на Алексеева) учится? А родственник его учится? Кто из
добрых людей учится? Что он там, в немецкой школе, что ли, сидит да уроки учит? Врет он!
Я слышал, он какую-то машину поехал смотреть да заказывать: видно, тиски-то для русских
денег! Я бы его в острог… Акции какие-то… Ох, эти мне акции, так душу и мутят!
Обломов расхохотался.
— Что зубы-то скалишь? Не правду, что ли, я говорю? — сказал Тарантьев.
— Ну, оставим это! — прервал его Илья Ильич. — Ты иди с богом, куда хотел, а я вот с
Иваном Алексеевичем напишу все эти письма да постараюсь поскорей набросать на бумагу
план-то свой: уж кстати заодно делать…
Тарантьев ушел было в переднюю, но вдруг воротился опять.
— Забыл совсем! Шел к тебе за делом с утра, — начал он, уж вовсе не грубо. — Завтра
звали меня на свадьбу: Рокотов женится. Дай, земляк, своего фрака надеть, мой-то, видишь
ты, пообтерся немного…
— Как же можно! — сказал Обломов, хмурясь при этом новом требовании. — Мой
фрак тебе не впору…
— Впору, вот не впору! — перебил Тарантьев. — А помнишь, я примеривал твой
сюртук: как на меня сшит! Захар, Захар! Подь-ка сюда, старая скотина! — кричал Тарантьев.
Захар зарычал, как медведь, но не шел.
— Позови его, Илья Ильич. Что это он у тебя какой? — жаловался Тарантьев.
— Захар! — кликнул Обломов.
— О, чтоб вас там! — раздалось в передней вместе с прыжком ног с лежанки.
— Ну, чего вам? — спросил он, обращаясь к Тарантьеву.
— Дай сюда мой черный фрак! — приказывал Илья Ильич. — Вот Михей Андреич
примерит, не впору ли ему: завтра ему на свадьбу надо…
— Не дам фрака, — решительно сказал Захар.
— Как ты смеешь, когда барин приказывает? — закричал Тарантьев. — Что ты, Илья
Ильич, его в смирительный дом не отправишь?
— Да, вот этого еще недоставало: старика в смирительный дом! — сказал Обломов. —
Дай, Захар, фрак, не упрямься!
— Не дам! — холодно отвечал Захар. — Пусть прежде они принесут назад жилет да
нашу рубашку: пятый месяц гостит там. Взяли вот этак же на именины, да и поминай как
звали, жилет-то бархатный, а рубашка тонкая, голландская: двадцать пять рублей стоит. Не
дам фрака!
— Ну, прощайте! Черт с вами пока! — с сердцем заключил Тарантьев, уходя и грозя
Захару кулаком. — Смотри же, Илья Ильич, я найму тебе квартиру — слышишь ты? —
прибавил он.
— Ну хорошо, хорошо! — с нетерпением говорил Обломов, чтоб только отвязаться от
него.
— А ты напиши тут, что нужно, — продолжал Тарантьев, — да не забудь написать
губернатору, что у тебя двенадцать человек детей, «мал мала меньше». А в пять часов чтоб
суп был на столе! Да что ты не велел пирога сделать?
Но Обломов молчал, он давно уж не слушал его и, закрыв глаза, думал о чем-то другом.
С уходом Тарантьева в комнате водворилась ненарушимая тишина минут на десять.
Обломов был расстроен и письмом старосты и предстоящим переездом на квартиру и
отчасти утомлен трескотней Тарантьева. Наконец он вздохнул.
— Что ж вы не пишете? — тихо спросил Алексеев. — Я бы вам перышко очинил.
— Очините, да и бог с вами, подите куда-нибудь! — сказал Обломов. — Я уж один
займусь, а вы после обеда перепишете.
— Очень хорошо-с, — отвечал Алексеев. — В самом деле, еще помешаю как-нибудь…
А я пойду пока скажу, чтоб нас не ждали в Екатерингоф. Прощайте, Илья Ильич.
Но Илья Ильич не слушал его: он, подобрав ноги под себя, почти улегся в кресло и,
подгорюнившись, погрузился не то в дремоту, не то в задумчивость.