Page 30 - Обломов

V

Обломов, дворянин родом, коллежский секретарь чином, безвыездно живет
двенадцатый год в Петербурге.
Сначала, при жизни родителей, жил потеснее, помещался в двух комнатах,
довольствовался только вывезенным им из деревни слугой Захаром, но по смерти отца и
матери он стал единственным обладателем трехсот пятидесяти душ, доставшихся ему в
наследство в одной из отдаленных губерний, чуть не в Азии.
Он вместо пяти получал уже от семи до десяти тысяч рублей ассигнациями дохода,
тогда и жизнь его приняла другие, более широкие размеры. Он нанял квартиру побольше,
прибавил к своему штату еще повара и завел было пару лошадей.
Тогда еще он был молод, и если нельзя сказать, чтоб он был жив, то по крайней мере
живее, чем теперь, еще он был полон разных стремлений, все чего-то надеялся, ждал многого
и от судьбы и от самого себя, все готовился к поприщу, к роли — прежде всего, разумеется, в
службе, что и было целью его приезда в Петербург. Потом он думал и о роли в обществе,
наконец, в отдаленной перспективе, на повороте с юности к зрелым летам, воображению его
мелькало и улыбалось семейное счастие.
Но дни шли за днями, годы сменялись годами, пушок обратился в жесткую бороду,
лучи глаз сменились двумя тусклыми точками, талия округлилась, волосы стали
немилосердно лезть, стукнуло тридцать лет, а он ни на шаг не подвинулся ни на каком
поприще и все еще стоял у порога своей арены, там же, где был десять лет назад.
Но он все собирался и готовился начать жизнь, все рисовал в уме узор своей
будущности, но с каждым мелькавшим над головой его годом должен был что-нибудь
изменять и отбрасывать в этом узоре.
Жизнь в его глазах разделялась на две половины: одна состояла из труда и скуки — это
у него были синонимы, другая — из покоя и мирного веселья. От этого главное поприще —
служба на первых порах озадачила его самым неприятным образом.
Воспитанный в недрах провинции, среди кротких и теплых нравов и обычаев родины,
переходя в течение двадцати лет из объятий в объятия родных, друзей и знакомых, он до
того был проникнут семейным началом, что и будущая служба представлялась ему в виде
какого-то семейного занятия, вроде, например, ленивого записыванья в тетрадку прихода и
расхода, как делывал его отец.
Он полагал, что чиновники одного места составляли между собой дружную, тесную
семью, неусыпно пекущуюся о взаимном спокойствии и удовольствиях, что посещение
присутственного места отнюдь не есть обязательная привычка, которой надо
придерживаться ежедневно, и что слякоть, жара или просто нерасположение всегда будут
служить достаточными и законными предлогами к нехождению в должность.
Но как огорчился он, когда увидел, что надобно быть по крайней мире землетрясению,
чтоб не прийти здоровому чиновнику на службу, а землетрясений, как на грех, в Петербурге
не бывает, наводнение, конечно, могло бы тоже служить преградой, но и то редко бывает.
Еще более призадумался Обломов, когда замелькали у него в глазах пакеты с надписью
нужное и весьма нужное, когда его заставляли делать разные справки, выписки, рыться в
делах, писать тетради в два пальца толщиной, которые, точно на смех, называли записками,
притом всё требовали скоро, все куда-то торопились, ни на чем не останавливались: не
успеют спустить с рук одно дело, как уж опять с яростью хватаются за другое, как будто в
нем вся сила и есть, и, кончив, забудут его и кидаются на третье — и конца этому никогда
нет!
Раза два его поднимали ночью и заставляли писать «записки», несколько раз добывали
посредством курьера из гостей — все по поводу этих же записок. Все это навело на него
страх и скуку великую. «Когда же жить. Когда жить?» — твердил он.
О начальнике он слыхал у себя дома, что это отец подчиненных, и потому составил