Page 59 - Обломов

теплые слезы.
Мать осыпала его страстными поцелуями, потом осмотрела его жадными, заботливыми
глазами, не мутны ли глазки, спросила, не болит ли что-нибудь, расспросила няньку,
покойно ли он спал, не просыпался ли ночью, не метался ли во сне, не было ли у него жару?
Потом взяла его за руку и подвела его к образу.
Там, став на колени и обняв его одной рукой, подсказывала она ему слова молитвы.
Мальчик рассеянно повторял их, глядя в окно, откуда лилась в комнату прохлада и
запах сирени.
— Мы, маменька, сегодня пойдем гулять? — вдруг спрашивал он среди молитвы.
— Пойдем, душенька, — торопливо говорила она, не отводя от иконы глаз и спеша
договорить святые слова.
Мальчик вяло повторял их, но мать влагала в них всю свою душу.
Потом шли к отцу, потом к чаю.
Около чайного стола Обломов увидал живущую у них престарелую тетку,
восьмидесяти лет, беспрерывно ворчавшую на свою девчонку, которая, тряся от старости
головой, прислуживала ей, стоя за ее стулом. Там и три пожилые девушки, дальние
родственницы отца его, и немного помешанный деверь его матери, и помещик семи душ,
Чекменев, гостивший у них, и еще какие-то старушки и старички.
Весь этот штат и свита дома Обломовых подхватили Илью Ильича и начали осыпать
его ласками и похвалами, он едва успевал утирать следы непрошеных поцелуев.
После того начиналось кормление его булочками, сухариками, сливочками.
Потом мать, приласкав его еще, отпускала гулять в сад, по двору, на луг, с строгим
подтверждением няньке не оставлять ребенка одного, не допускать к лошадям, к собакам, к
козлу, не уходить далеко от дома, а главное, не пускать его в овраг, как самое страшное
место в околотке, пользовавшееся дурною репутацией.
Там нашли однажды собаку, признанную бешеною потому только, что она бросалась от
людей прочь, когда на нее собрались с вилами и топорами, исчезла где-то за горой, в овраг
свозили падаль, в овраге предполагались и разбойники, и волки, и разные другие существа,
которых или в том краю, или совсем на свете не было.
Ребенок не дождался предостережений матери: он уж давно на дворе.
Он с радостным изумлением, как будто в первый раз, осмотрел и обежал кругом
родительский дом, с покривившимися набок воротами, с севшей на середине деревянной
кровлей, на которой рос нежный зеленый мох, с шатающимся крыльцом, разными
пристройками и надстройками и с запущенным садом.
Ему страсть хочется взбежать на огибавшую весь дом висячую галерею, чтоб
посмотреть оттуда на речку: но галерея ветха, чуть-чуть держится, и по ней дозволяется
ходить только «людям», а господа не ходят.
Он не внимал запрещениям матери и уже направился было к соблазнительным
ступеням, но на крыльце показалась няня и кое-как поймала его.
Он бросился от нее к сеновалу, с намерением взобраться туда по крутой лестнице, и
едва она поспевала дойти до сеновала, как уж надо было спешить разрушать его замыслы
влезть на голубятню, проникнуть на скотный двор и, чего боже сохрани! — в овраг.
— Ах ты, господи, что за ребенок, за юла за такая! Да посидишь ли ты смирно, сударь?
Стыдно! — говорила нянька.
И целый день и все дни и ночи няни наполнены были суматохой, беготней: то пыткой,
то живой радостью за ребенка, то страхом, что он упадет и расшибет нос, то умилением от
его непритворной детской ласки или смутной тоской за отдаленную его будущность: этим
только и билось сердце ее, этими волнениями подогревалась кровь старухи, и
поддерживалась кое-как ими сонная жизнь ее, которая без того, может быть, угасла бы
давным-давно.
Не все резв, однакож, ребенок: он иногда вдруг присмиреет, сидя подле няни, и
смотрит на все так пристально. Детский ум его наблюдает все совершающиеся перед ним