Page 56 - Обломов

запрыгает, точно крупные и жаркие слезы внезапно обрадованного человека, а только
перестанет — солнце уже опять с ясной улыбкой любви осматривает и сушит поля и
пригорки: и вся страна опять улыбается счастьем в ответ солнцу.
Радостно приветствует дождь крестьянин: «Дождичек вымочит, солнышко высушит!»
— говорит он, подставляя с наслаждением под теплый ливень лицо, плечи и спину.
Грозы не страшны, а только благотворны там: бывают постоянно в одно и то же
установленное время, не забывая почти никогда ильина дня, как будто для того, чтоб
поддержать известное предание в народе. И число и сила ударов, кажется, всякий год одни и
те же, точно как будто из казны отпускалась на год на весь край известная мера
электричества.
Ни страшных бурь, ни разрушений не слыхать в том краю.
В газетах ни разу никому не случилось прочесть чего-нибудь подобного об этом
благословенном богом уголке. И никогда бы ничего и не было напечатано, и не слыхали бы
про этот край, если б только крестьянская вдова Марина Кулькова, двадцати восьми лет, не
родила зараз четырех младенцев, о чем уже умолчать никак было нельзя.
Не наказывал господь той стороны ни египетскими, ни простыми язвами. Никто из
жителей не видал и не помнит никаких страшных небесных знамений, ни шаров огненных,
ни внезапной темноты, не водится там ядовитых гадов, саранча не залетает туда, нет ни
львов рыкающих, ни тигров ревущих, ни даже медведей и волков, потому что нет лесов. По
полям и по деревне бродят только в обилии коровы жующие, овцы блеющие и куры
кудахтающие.
Бог знает, удовольствовался ли бы поэт или мечтатель природой мирного уголка. Эти
господа, как известно, любят засматриваться на луну да слушать щелканье соловьев. Любят
они луну-кокетку, которая бы наряжалась в палевые облака да сквозила таинственно через
ветви дерев или сыпала снопы серебряных лучей в глаза своим поклонникам.
А в этом краю никто и не знал, что за луна такая — все называли ее месяцем. Она
как-то добродушно, во все глаза смотрела на деревни и поле и очень походила на медный
вычищенный таз.
Напрасно поэт стал бы глядеть восторженными глазами на нее: она так же бы
простодушно глядела и на поэта, как круглолицая деревенская красавица глядит в ответ на
страстные и красноречивые взгляды городского волокиты.
Соловьев тоже не слыхать в том краю, может быть оттого, что не водилось там
тенистых приютов и роз, но зато какое обилие перепелов! Летом, при уборке хлеба,
мальчишки ловят их руками.
Да не подумают, однакож, чтоб перепела составляли там предмет гастрономической
роскоши — нет, такое развращение не проникло в нравы жителей того края: перепел —
птица, уставом в пищу не показанная. Она там услаждает людской слух пением: оттого
почти в каждом дому под кровлей в нитяной клетке висит перепел.
Поэт и мечтатель не остались бы довольны даже общим видом этой скромной и
незатейливой местности. Не удалось бы им там видеть какого-нибудь вечера в швейцарском
или шотландском вкусе, когда вся природа — и лес, и вода, и стены хижин, и песчаные
холмы — все горит точно багровым заревом, когда по этому багровому фону резко
оттеняется едущая по песчаной извилистой дороге кавалькада мужчин, сопутствующих
какой-нибудь леди в прогулках к угрюмой развалине и поспешающих в крепкий замок, где
их ожидает эпизод о войне двух роз, рассказанный дедом, дикая коза на ужин да пропетая
молодою мисс под звуки лютни баллада — картины, которыми так богато населило наше
воображение перо Вальтера Скотта.
Нет, этого ничего не было в нашем краю.
Как все тихо, все сонно в трех-четырех деревеньках, составляющих этот уголок! Они
лежали недалеко друг от друга и были как будто случайно брошены гигантской рукой и
рассыпались в разные стороны, да так с тех пор и остались.
Как одна изба попала на обрыв оврага, так и висит там с незапамятных времен, стоя