Page 60 - Обломов

явления, они западают глубоко в душу его, потом растут и зреют вместе с ним.
Утро великолепное, в воздухе прохладно, солнце еще не высоко. От дома, от деревьев,
и от голубятни, и от галереи — от всего побежали далеко длинные тени. В саду и на дворе
образовались прохладные уголки, манящие к задумчивости и сну. Только вдали поле с
рожью точно горит огнем да речка так блестит и сверкает на солнце, что глазам больно.
— Отчего это, няня, тут темно, а там светло, а уже будет и там светло? — спрашивал
ребенок.
— Оттого, батюшка, что солнце идет навстречу месяцу и не видит его, так и хмурится,
а ужо как завидит издали, так и просветлеет.
Задумывается ребенок и все смотрит вокруг: видит он, как Антип поехал за водой, а по
земле, рядом с ним, шел другой Антип, вдесятеро больше настоящего, и бочка казалась с дом
величиной, а тень лошади покрыла собой весь луг, тень шагнула только два раза по лугу и
вдруг двинулась за гору, а Антип еще и со двора не успел съехать.
Ребенок тоже шагнул раза два, еще шаг — и он уйдет за гору.
Ему хотелось бы к горе, посмотреть, куда делась лошадь. Он к воротам, но из окна
послышался голос матери:
— Няня! Не видишь, что ребенок выбежал на солнышко! Уведи его в холодок, напечет
ему головку — будет болеть, тошно сделается, кушать не станет. Он этак у тебя в овраг
уйдет!
— У! Баловень! — тихо ворчит нянька, утаскивая его на крыльцо.
Смотрит ребенок и наблюдает острым и переимчивым взглядом, как и что делают
взрослые, чему посвящают они утро.
Ни одна мелочь, ни одна черта не ускользает от пытливого внимания ребенка,
неизгладимо врезывается в душу картина домашнего быта, напитывается мягкий ум живыми
примерами и бессознательно чертит программу своей жизни по жизни, его окружающей.
Нельзя сказать, чтоб утро пропадало даром в доме Обломовых. Стук ножей, рубивших
котлеты и зелень в кухне, долетал даже до деревни.
Из людской слышалось шипенье веретена да тихий, тоненький голос бабы: трудно
было распознать, плачет ли она или импровизирует заунывную песню без слов..
На дворе, как только Антип воротился с бочкой, из разных углов поползли к ней с
ведрами, корытами и кувшинами бабы, кучера.
А там старуха пронесет из амбара в кухню чашку с мукой да кучу яиц, там повар вдруг
выплеснет воду из окошка и обольет Арапку, которая целое утро, не сводя глаз, смотрит в
окно, ласково виляя хвостом и облизываясь.
Сам Обломов — старик тоже не без занятий. Он целое утро сидит у окна и
неукоснительно наблюдает за всем, что делается на дворе.
— Эй, Игнашка? Что несешь, дурак? — спросит он идущего по двору человека.
— Несу ножи точить в людскую, — отвечает тот, не взглянув на барина.
— Ну неси, неси, да хорошенько, смотри, наточи!
Потом остановит бабу:
— Эй, баба! Баба! Куда ходила?
— В погреб, батюшка, — говорила она, останавливаясь, и, прикрыв глаза рукой,
глядела на окно, — молока к столу достать.
— Ну иди, иди! — отвечал барин. — Да смотри, не пролей молоко-то.
— А ты, Захарка, постреленок, куда опять бежишь? — кричал потом. — Вот я тебе дам
бегать! Уж я вижу, что ты это в третий раз бежишь. Пошел назад, в прихожую!
И Захарка шел опять дремать в прихожую.
Придут ли коровы с поля, старик первый позаботится, чтоб их напоили, завидит ли из
окна, что дворняжка преследует курицу, тотчас примет строгие меры против беспорядков.
И жена его сильно занята: она часа три толкует с Аверкой, портным, как из мужниной
фуфайки перешить Илюше курточку, сама рисует мелом и наблюдает, чтоб Аверка не украл
сукна, потом перейдет в девичью, задаст каждой девке, сколько сплести в день кружев,