Page 54 - Очарованный странник
P. 54

А она всплачет, и руками себя в грудь бьет, и говорит:
                     - Нет, скажи же ты мне... не потай от меня, мой сердечный друг, где он бывает?
                     - У господ, - говорю, - у соседей или в городе.
                     - А нет ли, - говорит, - там где-нибудь моей с ним разлучницы? Скажи мне: может, он
               допреж  меня  кого  любил  и  к  ней  назад  воротился,  или  не  задумал  ли  он,  лиходей  мой,
               жениться? - А у самой при этом глаза так и загорятся, даже смотреть ужасно.
                     Я ее утешаю, а сам думаю:
                     "Кто его знает, что он делает", - потому что мы его мало в то время и видели.
                     Вот как вспало ей это на мысль, что он жениться хочет, она и ну меня просить:
                     - Съезди, такой-сякой, голубчик Иван Северьянович, в город; съезди, доподлинно узнай
               о нем все как следует и все мне без потайки выскажи.
                     Пристает  она  с  этим  ко  мне  все  больше  и  больше  и  до  того  меня  разжалобила,  что
               думаю:
                     "Ну,  была  не  была,  поеду.  Хотя  ежели  что  дурное  об  измене  узнаю,  всего  ей  не
               выскажу, но посмотрю и приведу все дело в ясность".
                     Выбрал  такой  предлог,  что  будто  бы  надо  самому  ехать  лекарств  для  лошадей  у
               травщиков набрать, и поехал, но поехал не спроста, а с хитрым подходом.
                     Груше было неизвестно и людям строго-настрого наказано было от нее скрывать, что у
               князя,  до  этого  случая  с  Грушею,  была  в  городе  другая  любовь  -  из  благородных,
               секретарская  дочка  Евгенья  Семеновна.  Известная  она  была  во  всем  городе  большая  на
               фортепьянах  игрица,  и  предобрая  барыня,  и  тоже  собою  очень  хорошая,  и  имела  с  моим
               князем дочку, но располнела, и он ее, говорили, будто за это и бросил. Однако, имея в ту
               пору  еще  большой  капитал,  он  купил  этой  барыне  с  дочкою  дом,  и  они  в  том  доме
               доходцами и жили. Князь к этой к Евгенье Семеновне, после того как ее наградил, никогда
               не заезжал, а люди наши, по старой памяти, за ее добродетель помнили и всякий приезд все,
               бывало, к ней захаживали, потому что ее любили и она до всех до наших была ужасно какая
               ласковая и князем интересовалась.
                     Вот я приехал в город прямо к ней, к этой доброй барыне, и говорю:
                     - Я, матушка Евгенья Семеновна, у вас остановился.
                     Она отвечает:
                     - Ну что же; очень рада. Только отчего же,  -  говорит,  -  ты к князю не едешь на его
               квартиру?
                     - А разве, - говорю, - он здесь в городе?
                     - Здесь, - отвечает. - Он уже другая неделя здесь и дело какое-то заводит.
                     - Какое, мол, еще дело?
                     - Фабрику, - говорит, - суконную в аренду берет.
                     - Господи! мол, еще что такое он задумал?
                     - А что, - говорит, - разве это худо?
                     - Ничего, - говорю, - только что-то мне это удивительно.
                     Она улыбается.
                     -  Нет,  а  ты,  -  говорит,  -  вот  чему  подивись, что  князь  мне  письмо  прислал,  чтобы  я
               нынче его приняла, что он хочет на дочь взглянуть.
                     - И что же, - говорю, - вы ему, матушка Евгенья Семеновна, разрешили?
                     Она пожала плечами и отвечает:
                     - Что же, пусть приедет, на дочь посмотрит, - и с этим вздохнула и задумалась, сидит
               спустя  голову,  а  сама  еще  такая  молодая,  белая  да  вальяжная,  а  к  тому  еще  и  обращение
               совсем  не  то,  что  у  Груши...  та  ведь  больше  ничего,  как  начнет  свое  "изумрудный  да
               яхонтовый", а эта совсем другое... Я ее и взревновал.
                     "Ох, - думаю себе, - как бы он на дитя-то как станет смотреть, то чтобы на самое на
               тебя  своим  несытым  сердцем  не  глянул?  От  сего  тогда  моей  Грушеньке  много  добра  не
               воспоследует".  И  в  таком  размышлении  сижу  я  у  Евгеньи  Семеновны  в  детской,  где  она
               велела няньке меня чаем поить, а у дверей вдруг слышу звонок, и горничная прибегает очень
   49   50   51   52   53   54   55   56   57   58   59