Page 51 - Очарованный странник

"Что тут за диво, что ты перед ней бросил, что при себе имел, я, братец, за нее то отдал,
чего у меня нет и не было".
Я во все глаза на него вылупился.
"Батюшка, мол, ваше сиятельство, помилосердуйте, что вы это говорите, мне это даже
слушать страшно".
"Ну, ты, - отвечает, - очень не пугайся: бог милостив, и авось как-нибудь выкручусь, а
только я за эту Грушу в табор полсотни тысяч отдал".
Я так и ахнул:
"Как, - говорю, - полсотни тысяч! за цыганку? да стоит ли она этого, аспидка?"
"Ну, вот это, - отвечает, - вы, полупочтеннейший, глупо и не по-артистически
заговорили... Как стоит ли? Женщина всего на свете стоит, потому что она такую язву
нанесет, что за все царство от нее не вылечишься, а она одна в одну минуту от нее может
исцелить".
А я все думаю, что все это правда, а только сам все головою качаю и говорю:
"Этакая, мол, сумма! целые пятьдесят тысяч!"
"Да, да, - говорит, - и не повторяй больше, потому что спасибо, что и это взяли, а то бы
я и больше дал... все, что хочешь, дал бы".
"А вам бы, - говорю, - плюнуть и больше ничего".
"Не мог, - говорит, - братец, не мог плюнуть".
"Отчего же?"
"Она меня красотою и талантом уязвила, и мне исцеленья надо, а то я с ума сойду. А ты
мне скажи: ведь правда: она хороша? А? правда, что ли? Есть отчего от нее с ума сойти?.."
Я губы закусил и только уже молча головой трясу:
"Правда, мол, правда!"
"Мне, - говорит князь, - знаешь, мне ведь за женщину хоть умереть, так ничего не
стоит. Ты можешь ли это понимать, что умереть нипочем?"
"Что же, - говорю, - тут непонятного, краса, природы совершенство..."
"Как же ты это понимаешь?"
"А так, - отвечаю, - и понимаю, что краса природы совершенство, и за это
восхищенному человеку погибнуть... даже радость!"
"Молодец, - отвечает мой князь, - молодец вы, мой почти полупочтеннейший и
премногомалозначащий Иван Северьянович! именно-с, именно гибнуть-то и радостно, и вот
то-то мне теперь и сладко, что я для нее всю мою жизнь перевернул: и в отставку вышел, и
имение заложил, и с этих пор стану тут жить, человека не видя, а только все буду одной ей в
лицо смотреть".
Тут я еще ниже спустил голос и шепчу:
"Как, - говорю, - будете ей в лицо смотреть? Разве она здесь?"
А он отвечает:
"А то как же иначе? разумеется, здесь".
"Может ли, - говорю, - это быть?"
"А вот ты, - говорит, - постой, я ее сейчас приведу. Ты артист, - от тебя я ее не скрою".
И с этим оставил меня, а сам вышел за дверь. Я стою, жду и думаю:
"Эх, нехорошо это, что ты так утверждаешь, что на одно на ее лицо будешь смотреть!
Наскучит!" Но в подробности об этом не рассуждаю, потому что как вспомню, что она здесь,
сейчас чувствую, что у меня даже в боках жарко становится, и в уме мешаюсь, думаю:
"Неужели я ее сейчас увижу?" А они вдруг и входят: князь впереди идет и в одной руке
гитару с широкою алой лентой несет, а другою Грушеньку, за обе ручки сжавши, тащит, а
она идет понуро, упирается и не смотрит, а только эти ресничищи черные по щекам как
будто птичьи крылья шевелятся.
Ввел ее князь, взял на руки и посадил, как дитя, с ногами в угол на широкий мягкий
диван; одну бархатную подушку ей за тайну подсунул, другую - под правый локоток
подложил, а ленту от гитары перекинул через плечо и персты руки на струны поклал. Потом