Page 10 - Отцы и дети

– А вот на что, – отвечал ему Базаров, который владел особенным уменьем возбуждать
к себе доверие в людях низших, хотя он никогда не потакал им и обходился с ними
небрежно, – я лягушку распластаю да посмотрю, что у нее там внутри делается; а так как мы
с тобой те же лягушки, только что на ногах ходим, я и буду знать, что и у нас внутри
делается.
– Да на что тебе это?
– А чтобы не ошибиться, если ты занеможешь и мне тебя лечить придется.
– Разве ты дохтур?
– Да.
– Васька, слышь, барин говорит, что мы с тобой те же лягушки. Чудно!
– Я их боюсь, лягушек-то, – заметил Васька, мальчик лет семи, с белою, как лен,
головою, в сером казакине с стоячим воротником и босой.
– Чего бояться? разве они кусаются?
– Ну, полезайте в воду, философы, – промолвил Базаров.
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправился к Аркадию, которого
застал одетым. Отец и сын вышли на террасу, под навес маркизы; возле перил, на столе,
между большими букетами сирени, уже кипел самовар. Явилась девочка, та самая, которая
накануне первая встретила приезжих на крыльце, и тонким голосом проговорила:
– Федосья Николавна не совсем здоровы, прийти не могут; приказали вас спросить, вам
самим угодно разлить чай или прислать Дуняшу?
– Я сам разолью, сам, – поспешно подхватил Николай Петрович. – Ты, Аркадий, с чем
пьешь чай, со сливками или с лимоном?
– Со сливками, – отвечал Аркадий и, помолчав немного, вопросительно произнес: –
Папаша?
Николай Петрович с замешательством посмотрел на сына.
– Что? – промолвил он.
Аркадий опустил глаза.
– Извини, папаша, если мой вопрос тебе покажется неуместным, – начал он, – но ты
сам, вчерашнею своею откровенностью, меня вызываешь на откровенность… ты не
рассердишься?..
– Говори.
– Ты мне даешь смелость спросить тебя… Не оттого ли Фен… не оттого ли она не
приходит сюда чай разливать, что я здесь?
Николай Петрович слегка отвернулся.
– Может быть, – проговорил он наконец, – она предполагает… она стыдится…
Аркадий быстро вскинул глаза на отца.
– Напрасно ж она стыдится. Во-первых, тебе известен мой образ мыслей (Аркадию
очень было приятно произнести эти слова), а во-вторых – захочу ли я хоть на волос стеснять
твою жизнь, твои привычки? Притом, я уверен, ты не мог сделать дурной выбор; если ты
позволил ей жить с тобой под одною кровлей, стало быть она это заслуживает: во всяком
случае, сын отцу не судья, и в особенности я, и в особенности такому отцу, который, как ты,
никогда и ни в чем не стеснял моей свободы.
Голос Аркадия дрожал сначала: он чувствовал себя великодушным, однако в то же
время понимал, что читает нечто вроде наставления своему отцу; но звук собственных речей
сильно действует на человека, и Аркадий произнес последние слова твердо, даже с
эффектом.
– Спасибо, Аркаша, – глухо заговорил Николай Петрович, и пальцы его опять заходили
по бровям и по лбу. – Твои предположения действительно справедливы. Конечно, если б эта
девушка не стоила… Это не легкомысленная прихоть. Мне нелегко говорить с тобой об
этом; но ты понимаешь, что ей трудно было прийти сюда при тебе, особенно в первый день
твоего приезда.
– В таком случае, я сам пойду к ней, – воскликнул Аркадий с новым приливом