Page 36 - Отцы и дети

– Лучше бы мошною батюшки. А впрочем, пойдем.

XIII

Небольшой дворянский домик на московский манер, в котором проживала Авдотья
Никитишна (или Евдоксия) Кукшина, находился в одной из нововыгоревших улиц города
***; известно, что наши губернские города горят через каждые пять лет. У дверей, над криво
прибитою визитною карточкой, виднелась ручка колокольчика, и в передней встретила
пришедших какая-то не то служанка, не то компаньонка в чепце – явные признаки
прогрессивных стремлений хозяйки. Ситников спросил, дома ли Авдотья Никитишна?
– Это вы, Victor? – раздался тонкий голос из соседней комнаты. – Войдите.
Женщина в чепце тотчас исчезла.
– Я не один, – промолвил Ситников, лихо скидывая свою венгерку, под которою
оказалось нечто вроде поддевки или пальто-сака, и бросая бойкий взгляд Аркадию и
Базарову.
68
– Все равно, – отвечал голос. – Entrez.
Молодые люди вошли. Комната, в которой они очутились, походила скорее на рабочий
кабинет, чем на гостиную. Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов, большею
частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки
папирос.
На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, белокурая, несколько
растрепанная, в шелковом, не совсем опрятном платье, с крупными браслетами на
коротеньких руках и кружевною косынкой на голове. Она встала с дивана и, небрежно
натягивая себе на плечи бархатную шубку на пожелтелом горностаевом меху, лениво
промолвила: «Здравствуйте, Victor», – и пожала Ситникову руку.
– Базаров, Кирсанов, – проговорил он отрывисто, в подражание Базарову.
– Милости просим, – отвечала Кукшина и, уставив на Базарова свои круглые глаза,
между которыми сиротливо краснел крошечный вздернутый носик, прибавила: – Я вас
знаю, – и пожала ему руку тоже.
Базаров поморщился. В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины
не было ничего безобразного; но выражение ее лица неприятно действовало на зрителя.
Невольно хотелось спросить у ней: «Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты
пружишься?» И у ней, как у Ситникова, вечно скребло на душе. Она говорила и двигалась
очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и
простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она
именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят, – нарочно, то есть
не просто, не естественно.
– Да, да, я знаю вас, Базаров, – повторила она. (За ней водилась привычка, свойственная
многим провинциальным и московским дамам, – с первого дня знакомства звать мужчин по
фамилии.) – Хотите сигару?
– Сигарку сигаркой, – подхватил Ситников, который успел развалиться в креслах и
задрать ногу кверху, – а дайте-ка нам позавтракать, мы голодны ужасно; да велите нам
воздвигнуть бутылочку шампанского.
– Сибарит, – промолвила Евдоксия и засмеялась. (Когда она смеялась, ее верхняя десна
обнажалась над зубами.) – Не правда ли, Базаров, он сибарит?
– Я люблю комфорт жизни, – произнес с важностию Ситников. – Это не мешает мне
быть либералом.
– Нет, это мешает, мешает! – воскликнула Евдоксия и приказала, однако, своей
прислужнице распорядиться и насчет завтрака, и насчет шампанского. – Как вы об этом

68 Войдите (фр.).