Page 30 - Преступление и наказание

уже по тому одному, как они были запылены, видно было, что до них давно уже не касалась
ничья рука; и, наконец, неуклюжая большая софа, занимавшая чуть не всю стену и половину
ширины всей комнаты, когда-то обитая ситцем, но теперь в лохмотьях и служившая
постелью Раскольникову. Часто он спал на ней так, как был, не раздеваясь, без простыни,
покрываясь своим старым, ветхим, студенческим пальто и с одною маленькою подушкой в
головах, под которую подкладывал всё что имел белья, чистого и заношенного, чтобы было
повыше изголовье. Перед софой стоял маленький столик.
Трудно было более опуститься и обнеряшиться; но Раскольникову это было даже
приятно в его теперешнем состоянии духа. Он решительно ушел от всех, как черепаха в свою
скорлупу, и даже лицо служанки, обязанной ему прислуживать и заглядывавшей иногда в его
комнату, возбуждало в нем желчь и конвульсии. Так бывает у иных мономанов, слишком на
чем-нибудь сосредоточившихся. Квартирная хозяйка его две недели как уже перестала ему
отпускать кушанье, и он не подумал еще до сих пор сходить объясниться с нею, хотя и сидел
без обеда. Настасья, кухарка и единственная служанка хозяйкина, отчасти была рада такому
настроению жильца и совсем перестала у него убирать и мести, так только в неделю раз,
нечаянно, бралась иногда за веник. Она же и разбудила его теперь.
— Вставай, чего спишь! — закричала она над ним, — десятый час. Я тебе чай
принесла; хошь чайку-то? Поди отощал?
Жилец открыл глаза, вздрогнул и узнал Настасью.
— Чай-то от хозяйки, что ль? — спросил он, медленно и с болезненным видом
приподнимаясь на софе.
— Како от хозяйки!
Она поставила перед ним свой собственный надтреснутый чайник, с спитым уже чаем,
и положила два желтых кусочка сахару.
— Вот, Настасья, возьми, пожалуйста, — сказал он, пошарив в кармане (он так и спал
одетый) и вытащив горсточку меди, — сходи и купи мне сайку. Да возьми в колбасной хоть
колбасы немного, подешевле.
— Сайку я тебе сею минутою принесу, а не хошь ли вместо колбасы-то щей? Хорошие
щи, вчерашние. Еще вчера тебе отставила, да ты пришел поздно. Хорошие щи.
Когда щи были принесены и он принялся за них, Настасья уселась подле него на софе и
стала болтать. Она была из деревенских баб и очень болтливая баба.
— Прасковья-то Павловна в полицу на тебя хочет жалиться, — сказала она.
Он крепко поморщился.
— В полицию? Что ей надо?
— Денег не платишь и с фатеры не сходишь. Известно, что надо.
— Э, черта еще этого недоставало, — бормотал он, скрыпя зубами, — нет, это мне
теперь… некстати… Дура она, — прибавил он громко. — Я сегодня к ней зайду, поговорю.
— Дура-то она дура, такая же, как и я, а ты что, умник, лежишь как мешок, ничего от
тебя не видать? Прежде, говоришь, детей учить ходил, а теперь пошто ничего не делаешь?
— Я делаю… — нехотя и сурово проговорил Раскольников.
— Что делаешь?
— Работу…
— Каку работу?
— Думаю, — серьезно отвечал он помолчав.
Настасья так и покатилась со смеху. Она была из смешливых и, когда рассмешат,
смеялась неслышно, колыхаясь и трясясь всем телом, до тех пор, что самой тошно уж
становилось.
— Денег-то много, что ль, надумал? — смогла она наконец выговорить.
— Без сапог нельзя детей учить. Да и наплевать.
— А ты в колодезь не плюй.
— За детей медью платят. Что на копейки сделаешь? — продолжал он с неохотой, как
бы отвечая собственным мыслям.