Page 43 - Преступление и наказание

товарищей понимали это, все любили его. Был он очень неглуп, хотя и действительно иногда
простоват. Наружность его была выразительная — высокий, худой, всегда худо выбритый,
черноволосый. Иногда он буянил и слыл за силача. Однажды ночью, в компании, он одним
ударом ссадил одного блюстителя вершков двенадцати росту. Пить он мог до бесконечности,
но мог и совсем не пить; иногда проказил даже непозволительно, но мог и совсем не
проказить. Разумихин был еще тем замечателен, что никакие неудачи его никогда не
смущали и никакие дурные обстоятельства, казалось, не могли придавить его. Он мог
квартировать хоть на крыше, терпеть адский голод и необыкновенный холод. Был он очень
беден и решительно сам, один, содержал себя, добывая кой-какими работами деньги. Он знал
бездну источников, где мог почерпнуть, разумеется заработком. Однажды он целую зиму
совсем не топил своей комнаты и утверждал, что это даже приятнее, потому что в холоде
лучше спится. В настоящее время он тоже принужден был выйти из университета, но
ненадолго, и из всех сил спешил поправить обстоятельства, чтобы можно было продолжать.
Раскольников не был у него уже месяца четыре, а Разумихин и не знал даже его квартиры.
Раз как-то, месяца два тому назад, они было встретились на улице, но Раскольников
отвернулся и даже перешел на другую сторону, чтобы тот его не заметил. А Разумихин хоть
и заметил, но прошел мимо, не желая тревожить приятеля.

V

«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел было работы просить, чтоб он мне
или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он
мне может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой
поделится, если есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм
поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне
разве того теперь надобно? Право, смешно, что я пошел к Разумихину…»
Вопрос, почему он пошел теперь к Разумихину, тревожил его больше, чем даже ему
самому казалось; с беспокойством отыскивал он какой-то зловещий для себя смысл в этом,
казалось бы, самом обыкновенном поступке.
«Что ж, неужели я всё дело хотел поправить одним Разумихиным и всему исход нашел
в Разумихине?» — спрашивал он себя с удивлением.
Он думал и тер себе лоб, и, странное дело, как-то невзначай, вдруг и почти сама собой,
после очень долгого раздумья, пришла ему в голову одна престранная мысль.
«Гм… к Разумихину, — проговорил он вдруг совершенно спокойно, как бы в смысле
окончательного решения, — к Разумихину я пойду, это конечно… но — не теперь… Я к
нему… на другой день, после того пойду, когда уже то будет кончено и когда всё
по-новому пойдет…»
И вдруг он опомнился.
«После того, — вскрикнул он, срываясь со скамейки, — да разве то будет? Неужели
в самом деле будет?»
Он бросил скамейку и пошел, почти побежал; он хотел было поворотить назад, к дому,
но домой идти ему стало вдруг ужасно противно: там-то, в углу, в этом-то ужасном шкафу и
созревало всё это вот уже более месяца, и он пошел куда глаза глядят.
Нервная дрожь его перешла в какую-то лихорадочную; он чувствовал даже озноб; на
такой жаре ему становилось холодно. Как бы с усилием начал он, почти бессознательно, по
какой-то внутренней необходимости, всматриваться во все встречавшиеся предметы, как
будто ища усиленно развлечения, но это плохо удавалось ему, и он поминутно впадал в
задумчивость. Когда же опять, вздрагивая, поднимал голову и оглядывался кругом, то тотчас
же забывал, о чем сейчас думал и даже где проходил. Таким образом прошел он весь
Васильевский остров, вышел на Малую Неву, перешел мост и поворотил на Острова. Зелень
и свежесть понравились сначала его усталым глазам, привыкшим к городской пыли, к