Page 89 - Преступление и наказание

со всех сторон, а они, «как малые ребята» (буквальное выражение свидетелей), лежат друг на
друге, визжат, дерутся и хохочут, оба хохочут взапуски, с самыми смешными рожами, и
один другого догонять, точно дети, на улицу выбежали. Слышал? Теперь строго заметь себе:
тела наверху еще теплые, слышишь, теплые, так нашли их! Если убили они, или только один
Николай, и при этом ограбили сундуки со взломом, или только участвовали чем-нибудь в
грабеже, то позволь тебе задать всего только один вопрос: сходится ли подобное душевное
настроение, то есть взвизги, хохот, ребяческая драка под воротами, — с топорами, с кровью,
с злодейскою хитростью, осторожностью, грабежом? Тотчас же убили, всего каких-нибудь
пять или десять минут назад, — потому так выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и
тела, и квартиру отпертую, и зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они, как
малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому
десять единогласных свидетелей есть!
— Конечно, странно! Разумеется, невозможно, но…
— Нет, брат, не но , а если серьги, в тот же день и час очутившиеся у Николая в руках,
действительно составляют важную фактическую против него контру — однако ж прямо
объясняемую его показаниями, следственно еще спорную контру, — то надо же взять в
соображение факты и оправдательные, и тем паче, что они факты неотразимые. А как ты
думаешь, по характеру нашей юриспруденции, примут или способны ль они принять такой
факт, — основанный единственно только на одной психологической невозможности, на
одном только душевном настроении, — за факт неотразимый и все обвинительные и
вещественные факты, каковы бы они ни были, разрушающий? Нет, не примут, не примут ни
за что, потому-де коробку нашли и человек удавиться хотел, «чего не могло быть, если б не
чувствовал себя виноватым!» Вот капитальный вопрос, вот из чего горячусь я! Пойми!
— Да я и вижу, что ты горячишься. Постой, забыл спросить: чем доказано, что коробка
с серьгами действительно из старухина сундука?
— Это доказано, — отвечал Разумихин, нахмурясь и как бы нехотя, — Кох узнал вещь
и закладчика указал, а тот положительно доказал, что вещь точно его.
— Плохо. Теперь еще: не видал ли кто-нибудь Николая в то время, когда Кох да
Пестряков наверх прошли, и нельзя ли это чем-нибудь доказать?
— То-то и есть, что никто не видал, — отвечал Разумихин с досадой, — то-то и
скверно; даже Кох с Пестряковым их не заметили, когда наверх проходили, хотя их
свидетельство и не очень много бы теперь значило. «Видели, говорят, что квартира отпертая,
что в ней, должно быть, работали, но, проходя, внимания не обратили и не помним точно,
были ли там в ту минуту работники или нет».
— Гм. Стало быть, всего только и есть оправдания, что тузили друг друга и хохотали.
Положим, это сильное доказательство, но… Позволь теперь: как же ты сам-то весь факт
объясняешь? Находку серег чем объясняешь, коли действительно он их так нашел, как
показывает?
— Чем объясняю? Да чего тут объяснять: дело ясное! По крайней мере дорога, по
которой надо дело вести, ясна и доказана, и именно коробка доказала ее. Настоящий убийца
обронил эти серьги. Убийца был наверху, когда Кох и Пестряков стучались, и сидел на
запоре. Кох сдурил и пошел вниз; тут убийца выскочил и побежал тоже вниз, потому
никакого другого у него не было выхода. На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и
дворника в пустую квартиру, именно в ту минуту, когда Дмитрий и Николай из нее
выбежали, простоял за дверью, когда дворник и те проходили наверх, переждал, пока
затихли шаги, и сошел себе вниз преспокойно, ровно в ту самую минуту, когда Дмитрий с
Николаем на улицу выбежали, и все разошлись, и никого под воротами не осталось. Может,
и видели его, да не заметили; мало ли народу проходит? А коробку он выронил из кармана,
когда за дверью стоял, и не заметил, что выронил, потому не до того ему было. Коробка же
ясно доказывает, что он именно там стоял. Вот и вся штука!
— Хитро! Нет, брат, это хитро. Это хитрее всего!
— Да почему же, почему же?