Page 91 - Преступление и наказание

— Как? Неужели вы до сих пор не изволили еще получить никаких известий? —
спросил Петр Петрович, несколько коробясь.
В ответ на это Раскольников медленно опустился на подушку, закинул руки за голову и
стал смотреть в потолок. Тоска проглянула в лице Лужина. Зосимов и Разумихин еще с
бо́льшим любопытством принялись его оглядывать, и он видимо наконец
сконфузился.
— Я предполагал и рассчитывал, — замямлил он, — что письмо, пущенное уже с
лишком десять дней, даже чуть ли не две недели…
— Послушайте, что ж вам всё стоять у дверей-то? — перебил вдруг Разумихин, — коли
имеете что объяснить, так садитесь, а обоим вам, с Настасьей, там тесно. Настасьюшка,
посторонись, дай пройти! Проходите, вот вам стул, сюда! Пролезайте же!
Он отодвинул свой стул от стола, высвободил немного пространства между столом и
своими коленями и ждал несколько в напряженном положении, чтобы гость «пролез» в эту
щелочку. Минута была так выбрана, что никак нельзя было отказаться, и гость полез через
узкое пространство, торопясь и спотыкаясь. Достигнув стула, он сел и мнительно поглядел
на Разумихина.
— Вы, впрочем, не конфузьтесь, — брякнул тот, — Родя пятый день уже болен и три
дня бредил, а теперь очнулся и даже ел с аппетитом. Это вот его доктор сидит, только что его
осмотрел, а я товарищ Родькин, тоже бывший студент, и теперь вот с ним нянчусь; так вы
нас не считайте и не стесняйтесь, а продолжайте, что вам там надо.
— Благодарю вас. Не обеспокою ли я, однако, больного своим присутствием и
разговором? — обратился Петр Петрович к Зосимову.
— Н-нет, — промямлил Зосимов, — даже развлечь можете, — и опять зевнул.
— О, он давно уже в памяти, с утра! — продолжал Разумихин, фамильярность которого
имела вид такого неподдельного простодушия, что Петр Петрович подумал и стал
ободряться, может быть, отчасти и потому, что этот оборванец и нахал успел-таки
отрекомендоваться студентом.
— Ваша мамаша… — начал Лужин.
— Гм! — громко сделал Разумихин. Лужин посмотрел на него вопросительно.
— Ничего, я так; ступайте…
Лужин пожал плечами.
— …Ваша мамаша, еще в бытность мою при них, начала к вам письмо. Приехав сюда,
я нарочно пропустил несколько дней и не приходил к вам, чтоб уж быть вполне уверенным,
что вы извещены обо всем; но теперь, к удивлению моему…
— Знаю, знаю! — проговорил вдруг Раскольников, с выражением самой нетерпеливой
досады. — Это вы? Жених? Ну, знаю!.. и довольно!
Петр Петрович решительно обиделся, но смолчал. Он усиленно спешил сообразить, что
всё это значит? С минуту продолжалось молчание.
Между тем Раскольников, слегка было оборотившийся к нему при ответе, принялся
вдруг его снова рассматривать пристально и с каким-то особенным любопытством, как будто
давеча еще не успел его рассмотреть всего или как будто что-то новое в нем его поразило:
даже приподнялся для этого нарочно с подушки. Действительно, в общем виде Петра
Петровича поражало как бы что-то особенное, а именно, нечто как бы оправдывавшее
название «жениха», так бесцеремонно ему сейчас данное. Во-первых, было видно и даже
слишком заметно, что Петр Петрович усиленно поспешил воспользоваться несколькими
днями в столице, чтоб успеть принарядиться и прикраситься в ожидании невесты, что,
впрочем, было весьма невинно и позволительно. Даже собственное, может быть даже
слишком самодовольное, собственное сознание своей приятной перемены к лучшему могло
бы быть прощено для такого случая, ибо Петр Петрович состоял на линии жениха. Всё
платье его было только что от портного, и всё было хорошо, кроме разве того только, что всё
было слишком новое и слишком обличало известную цель. Даже щегольская, новехонькая,
круглая шляпа об этой цели свидетельствовала: Петр Петрович как-то уж слишком