Page 96 - Преступление и наказание

никогда-с…
— Я не болен! — вскричал Раскольников.
— Тем паче-с…
— Убирайтесь к черту!
Но Лужин уже выходил сам, не докончив речи, пролезая снова между столом и стулом;
Разумихин на этот раз встал, чтобы пропустить его. Не глядя ни на кого и даже не кивнув
головой Зосимову, который давно уже кивал ему, чтоб он оставил в покое больного, Лужин
вышел, приподняв из осторожности рядом с плечом свою шляпу, когда, принагнувшись,
проходил в дверь. И даже в изгибе спины его как бы выражалось при этом случае, что он
уносит с собой ужасное оскорбление.
— Можно ли, можно ли так? — говорил озадаченный Разумихин, качая головой.
— Оставьте, оставьте меня все! — в исступлении вскричал Раскольников. — Да
оставите ли вы меня наконец, мучители! Я вас не боюсь! Я никого, никого теперь не боюсь!
Прочь от меня! Я один хочу быть, один, один, один!
— Пойдем! — сказал Зосимов, кивнув Разумихину.
— Помилуй, да разве можно его так оставлять.
— Пойдем! — настойчиво повторил Зосимов и вышел. Разумихин подумал и побежал
догонять его.
— Хуже могло быть, если бы мы его не послушались, — сказал Зосимов, уже на
лестнице. — Раздражать невозможно…
— Что с ним?
— Если бы только толчок ему какой-нибудь благоприятный, вот бы чего! Давеча он
был в силах… Знаешь, у него что-то есть на уме! Что-то неподвижное, тяготящее… Этого я
очень боюсь; непременно!
— Да вот этот господин, может быть, Петр-то Петрович! По разговору видно, что он
женится на его сестре и что Родя об этом, перед самой болезнью, письмо получил…
— Да; черт его принес теперь; может быть, расстроил всё дело. А заметил ты, что он ко
всему равнодушен, на всё отмалчивается, кроме одного пункта, от которого из себя выходит:
это убийство…
— Да, да! — подхватил Разумихин, — очень заметил! Интересуется, пугается. Это его в
самый день болезни напугали, в конторе у надзирателя; в обморок упал.
— Ты мне это расскажи подробнее вечером, а я тебе кое-что потом скажу. Интересует
он меня, очень! Через полчаса зайду наведаться… Воспаления, впрочем, не будет…
— Спасибо тебе! А я у Пашеньки тем временем подожду и буду наблюдать через
Настасью…
Раскольников, оставшись один, с нетерпением и тоской поглядел на Настасью; но та
еще медлила уходить.
— Чаю-то теперь выпьешь? — спросила она.
— После! Я спать хочу! Оставь меня…
Он судорожно отвернулся к стене; Настасья вышла.

VI

Но только что она вышла, он встал, заложил крючком дверь, развязал принесенный
давеча Разумихиным и им же снова завязанный узел с платьем и стал одеваться. Странное
дело: казалось, он вдруг стал совершенно спокоен; не было ни полоумного бреду, как давеча,
ни панического страху, как во всё последнее время. Это была первая минута какого-то
странного, внезапного спокойствия. Движения его были точны и ясны, в них проглядывало
твердое намерение. «Сегодня же, сегодня же!..» — бормотал он про себя. Он понимал,
однако, что еще слаб, но сильнейшее душевное напряжение, дошедшее до спокойствия, до
неподвижной идеи, придавало ему сил и самоуверенности; он, впрочем, надеялся, что не