Page 117 - СКАЗКИ

Не раз завистливые барбосы, и в одиночку, и небольшими стайками, собирались во
двор купца Воротилова, садились поодаль и вызывали Трезорку на состязание. Поднимался
несосветимый собачий стон, который наводил ужас на всех домочадцев, но к которому
хозяин дома прислушивался с любопытством, потому что понимал, что близко время, когда
и Трезору понадобится подручный. В этом неистовом хоре выдавались голоса недурные; но
такого, от которого внезапно заболел бы живот со страху, не было и в помине. Иной барбос
выказывал недюжинные способности, но непременно или перелает, или недолает. Во время
таких состязаний Трезорка обыкновенно умолкал, как бы давая противникам возможность
высказаться, но под конец не выдерживал и к общему стону, каждая нота которого
свидетельствовала об искусственном напряжении, присоединял свой собственный
свободный и трезвенный лай. Этот лай сразу устранял все сомнения. Заслышав его, кухарка
выбегала из стряпущей и ошпаривала коноводов интриги кипятком. А Трезорке приносила
помоев.
Тем не менее купец Воротилов был прав, утверждая, что ничто под луною не вечно.
Однажды утром воротиловский приказчик, проходя мимо собачьей конуры в амбар, застал
Трезорку спящим. Никогда этого с ним не бывало. Спал ли он когда-нибудь – вероятно,
спал,– никто этого не знал, и, во всяком случае, никто его спящим не заставал. Разумеется,
приказчик не замедлил доложить об этом казусе хозяину.
Купец Воротилов сам вышел к Трезорке, взглянул на него и, видя, что он повинно
шевелит хвостом, как бы говоря: «И сам не понимаю, как со мной грех случился!» – без
гнева, полным участия голосом, сказал:
– Что, старик, на кухню собрался? Стара стала, слаба стала? Ну, ладно! ты и на кухне
службу сослужить можешь.
На первый раз, однако ж, решились ограничиться приисканием Трезорке подручного.
Задача была нелегкая; тем не менее, после значительных хлопот, успели-таки отыскать у
Калужских ворот некоего Арапку, репутация которого установилась уже довольно прочно.
Я не стану описывать, как Арапка первый признал авторитет Трезорки и
беспрекословно ему подчинился, как оба они подружились, как Трезорку, с течением
времени, окончательно перевели на кухню и как, несмотря на это, он бегал к Арапке и
бескорыстно обучал его приемам подлинного купеческого пса… Скажу только одно: ни
досуг, ни обилие сладких кусков, ни близость Кутьки не заставили Трезорку позабыть те
вдохновенные минуты, которые он проводил, сидючи на цепи и дрожа от холода в длинные
зимние ночи.
Время, однако ж, шло, и Трезорка все больше и больше старелся. На шее у него
образовался зоб, который пригибал его голову к земле, так что он с трудом вставал на ноги;
глаза почти не видели; уши висели неподвижно; шерсть свалялась и линяла клочьями;
аппетит исчез, а постоянно ощущаемый холод заставлял бедного пса жаться к печке.
– Воля ваша, Никанор Семеныч, а Трезорка начал паршиветь,– доложила однажды
купцу Воротилову кухарка.
На этот раз, однако, купец Воротилов не сказал ни слова. Тем не менее кухарка не
унялась и через неделю опять доложила:
– Как бы дети около Трезорки не испортились… Опаршивел он вовсе.
Но и на этот раз Воротилов промолчал. Тогда кухарка, через два дня, вбежала уже
совсем обозленная и объявила, что она ни минуты не останется, ежели Трезорку из кухни не
уберут. И так как кухарка мастерски готовила поросенка с кашей, а Воротилов безумно это
блюдо любил, то участь Трезорки была решена.
– Не к тому я Трезорку готовил,– сказал купец Воротилов с чувством,– да, видно,
правду пословица говорит: собаке – собачья и смерть… Утопить Трезорку!
И вот вывели Трезорку на двор. Вся челядь высыпала, чтоб посмотреть на
предсмертную агонию верного пса; даже хозяйские дети окно обсыпали. Арапка был тут же
и, увидев старого учителя, приветливо замахал хвостом. Трезорка от старости еле передвигал
ногами и, по-видимому, не понимал; но когда начал приближаться к воротам, то силы